Осколки великой мечты - Литвиновы Анна и Сергей

Значит, 388 человек, ответивших ей, можно было вычеркивать из списка. Убийцу следовало искать среди оставшихся.

Искать – но как?

Послать повторное письмо с той же просьбой? Додолбить людей своей настойчивостью? Ну, получит она еще десять, ну двадцать писем в ответ… Еще десять-двадцать человек вычеркнет из списка… Нет, это не выход…

Или – лично объехать каждый из оставшихся адресов? Но сколько времени на это уйдет!.. Жертвы «Нахимова» проживали не только в Москве, Питере или на Волге, но и на Украине, в Казахстане, на Урале и даже во Владивостоке!..

Нет, новая атака в лоб не получится. А никаких оригинальных идей по поводу поиска убийцы у Вероники больше не было.

Значит, решила она, надо оставить пока все как есть. Решение придет само. Надо только подождать… Опять – ждать… Но жизнь уже научила ее терпению.

Тем более что дел у Вероники хватало.

Приготовлением пищи, уборкой в коттедже, стиркой по-прежнему занималась Антонина Елисеевна. Она и жила здесь, в гостевых комнатах на третьем этаже. Однако выяснилось, что дом – совсем не городская квартира. Он, словно маленький Васечка, требовал не механического бездушного ухода, а любовного, ласкового призора. До переезда Веры дом Баргузинова выглядел, будто дача советского образца, предназначенная для партийных бонз: добротно и казенно. Вероника принялась наводить уют – в своем понимании этого слова. На полках появились любимые книги и безделушки. Вера сменила одинаковые, словно в гостинице, занавески. Теперь гардины всюду были разные: веселые яично-желтые – в гостиной; украшенные мишками, паровозиками и зверюшками – в детской; красновато-страстные – в спальной. Даже игрушки, разбросанные там и сям Васечкой, придавали коттеджу уютный, жилой вид.

Вера наняла работягу из ближайшего поселка – тот скосил буйную траву во дворе и еще дважды за лето приходил подкашивать. Она разбила пару клумб с розами, цинниями и любимыми хризантемами.

К тому же в огромном доме постоянно что-то выходило из строя: то ломалась ступенька в лестнице на второй этаж; то засорялись трубы; то начинал гудеть камин. Вера либо напрягала с починками Баргузинова, либо (что бывало чаще) вызывала из поселка умельцев.

Порой Вероника поражалась самой себе: как она могла прожить два с лишним года, занятая лишь делом, числами, деньгами? Лишенная простых радостных хлопот: о сыне, о собственном доме, об уюте?

Наконец она взялась и за учебу. Надо было получить диплом: иначе к чему она мучилась предыдущие пять лет? Последние два года, занятая бизнесом, она появлялась в вузе только на зачеты и экзамены. Большинство преподавателей ставило ей «хорошо» и «отлично» за красивые глаза – а пуще за малую продуктовую мзду: оковалок сыра, банку черной икры, литровую бутылку экспортной «Столичной»… Теперь по своей привычке все в жизни делать хорошо Вера нагоняла курсы, упущенные ею за период кооперативной горячки. Готовилась к госэкзаменам, писала диплом.

Порой оставляла Васечку на Антонину Елисеевну и отправлялась на своей черной «девятке» в институт. Триумфально подруливала к главному входу, шла на консультацию к профессору – руководителю дипломного проекта…

В институте все уже забыли о скандале со старшим Васей и доцентом Полонским. Никого знакомых в вузе не осталось. Жанка и Зойка защитили дипломы год назад. В их общежитской комнате (из ностальгии Вера однажды заглянула туда) жили совсем чужие, юные девчонки…

В сентябре девяносто второго Вера, без всяких взяток и подношений, защитила диплом. На пятерку, между прочим. Исполнилась наконец-то мечта покойных родителей: она стала инженером-электронщиком.

Но на что годился нынче ее диплом и ее знания? Что ей прикажете теперь с ними делать? Ехать на самарский военный завод? Чтобы получать пять-семь долларов ежемесячной зарплаты?.. Идти в подмосковное секретное КБ – на десять долларов?.. После кооперативной вольницы работа за гроши «на дядю» нимало не привлекала Веронику. Как мама маленького ребенка, она без труда получила свободное распределение.

Одновременно с защитой диплома заканчивалась ее временная прописка в Москве. Вера вроде бы мимоходом обмолвилась об этом Баргузинову. Тот только рукой махнул: «Кого трясет чужое горе?» Замуж, однако, не позвал. Он вообще ни разу пока не предлагал ей замужества. Ни до, ни после ее вселения в особняк.

А она и не понимала, хочет ли за Баргузинова замуж. Не чувствовала она к нему той отчаянной, всепоглощающей любви, как к Полонскому. И не испытывала того полужертвенного снисхождения, какое заставляло ее быть вместе с покойным Васечкой, столь любившим ее…

Что она чувствовала к Баргузинову? Уважение – да. Опаску – тоже. И еще – ей было хорошо с ним в постели.

Но… Довольно ли этих чувств для того, чтобы жить вместе? А если уйти от Баргузинова – что остается ей тогда? Опять пробиваться, самой добывать хлеб насущный? И что с ней будет, если однажды гражданский муж просто выставит ее вместе с Васечкой за дверь?

Все чаще она проводила ночи без сна. Думала. Прислушивалась к ровному дыханию Васечки. Иногда сын вдруг вскидывался, начинал бурно шевелиться, кричал во сне: «Кошка, кошка!..» – и лягал одеяло.

Вера вставала, гладила сына, укрывала.

Баргузинов настаивал, чтобы Васечка спал отдельно: «Сколько можно за мамкину титьку держаться!» – но Вера тут была, как никогда с Баргузиновым, непреклонна. «Я с ребенком в одной комнате спать не буду!» – заявил тогда гражданский муж. Ночевал в отдельной спальне. Иногда среди ночи приходил к ней, быстро и мощно брал Веру, затем, не проронив ни слова, уходил к себе.

А она лежала без сна – порой до рассвета.

Прямо над их домом пролегал воздушный коридор, по которому самолеты из Шереметьева-2 улетали в далекие страны. Ночью они шумели нечасто, и Вера скоро научилась узнавать их по голосам. Без десяти двенадцать: «Ил-96» в Бангкок… Двадцать минут третьего – трансатлантический «А-310» на Майами… Каждую ночь, но всегда в разное время, с азиатской беспорядочностью, шумели «Ту-154», улетающие в Кабул… Может быть, на каком-то из этих самолетов увозили в Афган ее Васечку-старшего?.. Хотя нет, они, солдаты, наверное, летели с военного аэродрома…

Она все ворочается, слушает, как дышит Васенька-младший… Близится рассвет, и самолеты гудят все чаще: в начале восьмого – рейс в Берлин, в семь двадцать – в Нью-Йорк, в половину восьмого – в Париж…

Перед рассветом Веронику сморил сон, и ей снился Париж, в котором она никогда не была. Вот она идет по улице чужого, но любимого города, а все прохожие радостно улыбаются ей: будто бы узнают ее, словно бы она знаменитость или сделала им всем что-то хорошее… Сквозь сон она слышит, как заводит на дворе мотор своего джипа Баргузинов… Потом чувствует, как просыпается Васечка. Тот ведет себя тихонько, не мешает спящей маме. Достает из ящика с игрушками машинки. Начинает осторожно, чтобы ее не разбудить, возить их по полу спальни. Вера и понимает, что надо бы встать, одеть сына, накормить его, – и нет у нее сил расстаться со сном… Потом, спустя полчаса или час, она все-таки пересиливает себя, поднимается, выполняет через «не могу» домашние обязанности… И целый день чувствует себя невыспавшейся, разбитой, больной…

А тут еще эти звонки…

Они начались в середине сентября девяносто второго года. Как-то днем вдруг затренькал обычно молчащий телефон (в особняке имелся прямой московский номер).

– Вероника? – спросил мужской, незнакомый, грубый голос.

– Да. Кто это?

– Береги сына, Вероника. С ним может быть плохо…

– Кто это?! – кричит она. Но в ответ – лишь короткие гудки.

Вера метнулась к окну. Васечка самозабвенно разъезжал на трехколесном велосипеде по аккуратно скошенной траве двора. Всполошившись, Вероника, невзирая на бурные крики сына, забрала его домой.

Через час – новый звонок. Вера опасливо взяла трубку. Голос мужской, по-прежнему грубый, но другой, с кавказским акцентом:

– Вероника! Тварь, сволочь, гадина! Ты скоро сдохнешь – и сын твой тоже сдохнет. Берегись, Вероника!

Она в панике бросила трубку.

Потом – она только уложила на послеобеденный сон Василька, прилегла вздремнуть сама – опять звонят. С бьющимся сердцем Вера сняла трубку. Новый голос. Но опять мужской и опять уголовный:

– Паскуда, мокрощелка! Сыну твоему горло перережем!.. Тебе, падла…

На полуфразе она в ужасе бросила трубку, выдрала из розетки телефонный шнур… Сна уже нет… Она почти в обморочном состоянии обошла все комнаты особняка. Никого… Давящая пустота…

Из окон третьего этажа Вероника поверх забора долго всматривалась в поле, в поверхность озера… Тишина. Ни людей, ни машин…

Вечером, после ужина, Вероника подступила к Баргузинову. Впервые в жизни она не сдержалась, накричала на него:

– Это все ты! Твои грязные делишки! Почему ты не можешь решить свои проблемы сам? Нас подставляешь?!