Смерть в чужой стране - Леон Донна

Именно это и ждало Брунетти через четверть часа, когда он открыл дверь командования штаб-квартиры НАТО и поднялся по трем ступенькам в вестибюль. На стенах висели постеры с изображениями безликих городов, которые, если судить по высоте и сходству их небоскребов, были американскими. Эта нация громко заявляла о себе множеством знаков, запрещающих курение, и объявлениями, которые покрывали специальные доски, висящие на стенах. Мраморный пол был единственным итальянским штрихом. Как ему указали, Брунетти пошел вверх по лестнице, свернул направо и вошел во второй кабинет слева. Комната, в которую он вошел, была разделена перегородками в человеческий рост, а стены, как и на нижнем этаже, были увешаны досками для объявлений и печатной информацией. Спинками к одной из стен стояли два кресла, обитые чем-то похожим на толстый серый пластик. Сразу же у входа справа сидела за столом молодая женщина, которая могла быть только американкой. У нее были белокурые волосы, подрезанные короткой челкой над синими глазами, но на спине доходившие почти до талии. На носу россыпь веснушек, а зубы — само совершенство, как у большинства американцев и у самых богатых итальянцев. Она повернулась к Брунетти с ясной улыбкой; уголки ее губ приподнялись, но глаза при этом оставались странно пустыми, ничего не выражающими.

— Доброе утро, — сказал он, улыбаясь ей в ответ. — Меня зовут Брунетти. Кажется, майор ждет меня.

Она поднялась из-за стола, явив взору фигуру такую же совершенную, как и зубы, и прошла в проем в перегородке, хотя с таким же успехом могла бы позвонить или поговорить поверх перегородки. Брунетти услышал, как по другую сторону ее голос отвечает другому, более низкому. Через пару секунд она появилась в проеме и сообщила Брунетти:

— Пожалуйста, войдите, сэр.

За столом сидел белокурый молодой человек, кажется, немногим старше двадцати лет. Брунетти посмотрел на него и тут же отвел глаза, потому что человек этот словно излучал свет, сияние. Снова взглянув на него, Брунетти понял, что это не сияние, а всего лишь молодость, здоровье и безупречная чистота его форменной одежды.

— Комиссар Брунетти? — спросил он и встал из-за стола. Брунетти показалось, что американец только что вышел из душа или ванны: кожа у него была упругая, блестящая, словно он отложил бритву, чтобы пожать руку Брунетти. Пока они обменивались рукопожатиями, Брунетти заметил, что глаза у американца чистого ослепительно синего цвета, цвета лагуны, какой она была двадцать лет назад.

— Я очень рад, что вы приехали из Венеции, чтобы поговорить с нами, комиссар Брунетти, или вы — квесторе?

— Вице-квесторе, — сказал Брунетти, повышая себя в чине в надежде на то, что это поможет ему получить больше информации. Он заметил, что в столе у майора Баттеруорта есть ящики с надписями «Входящие» и «Исходящие»; ящик «В» был пуст, а ящик «Ис» — полон.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал Баттеруорт и подождал, пока Брунетти сядет, после чего сел сам. Потом вынул из переднего ящика папку, чуть потолще той, что была у Амброджани. — Вы приехали насчет сержанта Фостера, да?

— Да.

— Что бы вам хотелось узнать?

— Мне бы хотелось узнать, кто его убил, — бесстрастно ответил Брунетти.

Баттеруорт немного заколебался, не зная, как отнестись к этим словам, потом решил принять их как шутку.

— Да, — сказал он с едва заметной усмешкой, — всем нам хотелось бы это узнать. Но я не уверен, что у нас есть какая-то информация, которая помогла бы нам выяснить, кто это сделал.

— А какая информация у вас есть?

Американец подтолкнул папку к Брунетти.

Брунетти, хотя и знал, что в ней находится тот же самый материал, который он уже видел, открыл ее и снова перечитал все от начала до конца. В этой папке фотография была другая, не та, что в предыдущей. Впервые, хотя он уже и видел его мертвое лицо и обнаженное тело, Брунетти понял, как выглядел этот молодой человек. На этом фото он казался красивее, у него были короткие усики, которые он, очевидно, сбрил до того, как был убит.

— Когда была сделана эта фотография?

— Вероятно, когда он поступил на службу.

— Когда это было?

— Семь лет назад.

— Сколько он прожил в Италии?

— Четыре года. На самом деле он только что переоформился, чтобы остаться здесь.

— Простите? — сказал Брунетти.

— Поступил на сверхсрочную службу. Еще на три года.