Призрак в кривом зеркале - Михалкова Елена

– Почему не может, если я ее видел?

– Видели?!

Эля разжала руки, схватилась за дверь.

– Вы не могли ее видеть! Не могли!

– Почему же не мог? – очень тихо спросил Илюшин, не отрывая глаз от ее лица. – Скажите мне, Эля, почему вы убеждаете меня в том, что я не мог видеть то, что видел?

Эля перевела застывший взгляд на тень Илюшина за его спиной и прошептала одними губами – так, что Макар скорее угадал, чем услышал:

– Она же умерла…

Внизу хлопнула дверь, и девушка вздрогнула, будто проснувшись, посмотрела на Илюшина перепуганными глазами и поспешно отступила назад, в комнату. Дверь закрылась – и Макар снова остался в темноте.

Рано утром Сергея Бабкина разбудил телефонный звонок. Не глядя на экран, он был уверен, что звонит Илюшин, и не ошибся.

– Только не говори, что у тебя для меня срочное дело, – сонным голосом пробурчал он. – Нет, лучше уж скажи. Если ты позвонил в половине седьмого только для того, чтобы пожелать мне доброго утра, месть моя будет страшна. Даже не знаю, что сделаю с тобой…

– Не переживай, тебе не придется ничего придумывать, – успокоил его Макар. – С твоей, скажем прямо, небогатой фантазией это было бы затруднительно. Ты прав – у меня срочное дело.

Сергей нащупал на тумбочке блокнот и ручку и, приоткрыв один глаз, приготовился записывать.

– Роза Леоновна Шестакова, – продиктовал Макар. – Мне нужны все сведения, какие ты сумеешь найти. Где она сейчас, как давно уехала из Тихогорска и так далее. Чуть позже я сообщу тебе дополнительные данные, а пока начинай работать с тем, что есть.

– А почему бы тебе не сообщить мне эти дополнительные данные прямо сейчас?

– Потому что прямо сейчас я уезжаю.

– Рано же у тебя начинаются процедуры, – удивился Бабкин. – Вот, помнится, когда я лежал в санатории…

Он сделал небольшую паузу, и Макар тут же ею воспользовался.

– Ты никогда в жизни не лежал в санатории, – заметил он. – Из всех мест, имеющих хотя бы отдаленное отношение к восстановлению организма, ты мог иметь дело в лучшем случае с вытрезвителем. Досматривай свой утренний сон, мой ностальгирующий друг, и ищи мне все, что только можно, по Розе Леоновне. Да, забыл сказать – а заодно и по ее сестре, Эльвире.

Несколькими минутами позже Макар уже выходил из дома. Врач санатория ждал его лишь к десяти утра, и все свободное утреннее время Илюшин намеревался посвятить общению с Ксенией Ильиничной. Однако ставить об этом в известность Сергея он не собирался.

Тремя часами позже он лежал на массажном столе, и пожилой массажист – лысый, краснолицый, с блестящей, будто намазанной маслом, неровной головой и толстой, как ствол дерева, шеей разминал Илюшину спину. Макар же вдыхал слабый сладковатый запах масла и размышлял, отчего его мысли от Ксении Ильиничны неуклонно возвращаются к Эле Шестаковой.

Если бы он мог сейчас увидеть Элю, то был бы немало удивлен, потому что старшая дочь Шестаковой танцевала – с упоением танцевала вальс в своей комнате, огибая углы полок, схватив одну из кукол и воображая себя в таком же, как у куклы, золотистом кружевном платье с открытой спиной. Она представляла, что ловкий партнер ведет ее в танце, и закрывала глаза – буквально на секундочку, чтобы не врезаться в полку или в стол, – и улыбалась воображаемому партнеру доверчиво и радостно. И пахло Эле не сиренью за окном, а старыми шуршащими платьями, духами и помадами. И музыка звучала такая невыразимо прекрасная, какой может быть только выдуманная мелодия, не сыгранная ни на одном инструменте в мире.

В дверь постучали, и музыка в Элиной голове оборвалась. Она открыла дверь – за ней стояла младшая сестра. Лариса открыла было рот, чтобы задать вопрос, но обратила внимание на сияющие глаза, разрумянившуюся кожу и передумала.

– Ты что счастливая такая? – подозрительно спросила Лариса. – И почему так поздно вчера пришла?

– Занятия с детьми затянулись, – виновато сказала Эля, возвращаясь в шкуру человека, привыкшего оправдываться по любому поводу.

– Ты с ним поговорила?

– С кем? А-а, с Макаром Андреевичем… Да, поговорила.

– И что? – раздраженно спросила Лариса, начиная выходить из себя от того, что из сестры приходилось все вытаскивать клещами. – Что он ответил?

Эля вспомнила вчерашний вечер, вспомнила Макара Андреевича и улыбнулась неизвестно чему.

– Ответил, что давно не видел такой красивой дамы, как я, и потому в ближайшее время не собирается уезжать – будет наслаждаться моим обществом, – смеясь, ответила она, присела перед оторопевшей Ларисой в глубоком книксене и, взмахнув рукой, в которой был зажат воображаемый веер, аккуратно закрыла дверь.

Лариса изумленно вскинула брови, постояла перед дверью и спустилась вниз, не меняя выражения лица. Эдуард, забежавший домой пообедать, хмыкнул, увидев ее входящей в столовую.

– Где маман? – поинтересовался он, жуя бутерброд. – И что у тебя с лицом?

– Маман уехала к портнихе, – рассеянно ответила Лариса, думая о своем и пропуская второй вопрос мимо ушей. – Эдя, ты не замечал, что с нами последнее время происходит что-то странное, а?

– С кем, например?

– Например, с Элькой. Эти дни она ведет себя так, словно выиграла миллион в лотерею, но скрывает это от нас.

– Может быть, так оно и есть, – Эдик равнодушно пожал плечами.

Его занимали куда более серьезные проблемы, чем мифическое богатство старшей сестры. Двумя пальцами он вынул из банки кусок рыбы и положил на хлеб.

– И маман сама не своя, хотя пытается это скрывать. Ты не заметил?

Эдик, откусив от бутерброда, невнятно что-то промычал и покачал головой.

– Или, скажем, ты… – продолжала Лариса, крутя на пальце белокурую прядь. – Я бы сказала, Эдя, что и у тебя все идет не так, как обычно.

Эдуард дожевал, аккуратно положил бутерброд на блюдечко и взглянул на сестру.

– О чем ты, дорогая? – вкрадчиво спросил он, тщательно промокнув губы.

– Не могу сказать ничего конкретного, но мне кажется, что ты слишком многое берешь на себя одного. Не окажется ли так, что телега, которую ты пытаешься тащить в одиночку, тебя раздавит?

Эдуард поджал губы, и сухое лицо его заострилось, стало злым и неприятным.

– Не могу сказать, что понимаю тебя. И это сравнение с телегой… Либо выражайся яснее, либо вообще не говори.

– Я лишь хочу объяснить, что в любом разумном начинании ты можешь рассчитывать на меня. На меня и на Леню, само собой.

Эдуард оценивающе оглядел Ларису, криво усмехнулся.

– А в неразумном?

– Я уверена, Эдя, что неразумных начинаний у тебя просто не может быть! – промурлыкала сестра, подходя к нему и забирая с тарелки недоеденный бутерброд. – Не зря же ты у нас помощник самого Рыжова… А он дураков не держит!

Эдик не знал о том, что к Анатолию Рыжову его взяли по протекции Ларисы, и потому только удовлетворенно кивнул. Девушка усмехнулась про себя, сняла с хлеба розовый лоснящийся кусок рыбы и положила в рот. Хлеб всучила Эдику, похлопала брата по плечу и ушла, небрежно тряхнув длинными волосами и оставив за собой шлейф мускусных духов.

Вернувшись в город после процедур в санатории, Макар отправился гулять по району вокруг дома Шестаковых, сам не зная точно, что им движет. Ксения уехала по вызовам, и, с какой стороны ни посмотри, самым разумным представлялось вернуться в «гостиницу» и попробовать разговорить кого-нибудь из сыновей Эльвиры Леоновны. На то, что оба окажутся дома, Илюшин не рассчитывал, поскольку и тот и другой работали по свободному графику. До сих пор и Эдику, и Леониду удавалось избегать встреч с Макаром, но насколько осознанно они это делали, Илюшин пока не понял.

Домой вернуться следовало и потому, что Макар никак не мог сложить происходящее вокруг него в целостную, убедительную и понятную картину – а это означало, что пришло время брать большой лист бумаги и старательно записывать все приходящие в голову фантазии. Из этих фантазий, как правило, самым неожиданным образом появлялось что-то, что наталкивало Макара Илюшина на размышления в нужном направлении.

«Живу здесь уже который день, а вместо ответов на вопросы у меня появляются лишь новые вопросы. Можно даже сказать, что каждая новая беседа с представителем славной семьи Шестаковых порождает сплошные вопросительные знаки».

Илюшин вспомнил о постоянно гаснущем свете и решил обойти район, чтобы найти магазин, где можно купить карманный фонарик. Он направился туда, где вдоль узкой аллеи стояли кирпичные пятиэтажки с пыльными витринами обувных и продуктовых магазинов на первом этаже и по тротуару прогуливались жительницы Тихогорска с допотопными колясками, многие годы переходившими по наследству от одной семьи к другой.

Купив фонарик, Макар неторопливо побрел по аллее, ощущая, как солнце припекает затылок, рассматривая детские рисунки мелом на асфальте – домики, облака, деревья и улыбающихся большеголовых человечков с тонкими ручками-ножками. Аллея, слишком густо засаженная липами, казалась неуютной без привычных кустов сирени: черные стволы разлиновывали пространство, в котором не оставалось места для сиреневых клякс. Пара рыжих длиннобрюхих старых такс неспешно семенила по траве, а за ними так же неторопливо ковылял безбородый старичок, помахивая поводками, как плеткой. Поравнявшись с Макаром, он откровенно оглядел его, и Илюшин почтительно наклонил голову в вежливом приветствии.