Золото скифов - Солнцева Наталья

Вера нервно переплела пальцы с розоватыми ногтями овальной формы, не покрытыми лаком. Мне казалось, она чуть-чуть переигрывает. Зачем было меня впускать, если ее обуревает страх? Я прямо спросил ее об этом.

– Если бы вы хотели меня убить, то давно сделали бы это. Мы с вами не раз оставались наедине у могилы Артура в глухом уголке кладбища. Почему вы ходите за мной? Почему ведете странные речи? Вам что-нибудь известно?

– О чем?

Я изобразил удивление. Мы оба играли. Я чувствовал себя ее партнером в кадре, только не немого, а звукового фильма. Должно быть, в душе я артист, а вовсе не писатель.

– Об Артуре… обо мне. Ваши слова полны безумия. Вы говорили, что я мертва и не могу воскреснуть. Вы больны?

– Если все вокруг слепы, то умение видеть – это болезнь.

– И что же вы видите?

– Веру Холодную… ту самую, которая…

– Молчите! Вы меня пугаете… Такого не бывает.

Но я пришел сюда не для того, чтобы молчать.

– Хотите, я напомню вам ваше детство? – продолжал я, несмотря на ее умоляющие жесты. – Вы много времени проводили дома, в одиночестве – у зеркала, вглядываясь в собственное отражение. Вы наряжались в лучшее платье вашей матери, делали себе взрослые прически, красили губы. Вы любили лицо в зеркале больше, чем себя… Вы мечтали о совершенно другой жизни! Полной роскоши, романтических вздохов, любовных страданий и запаха роз. Вы тосковали среди серой рутины и обыденных вещей, как тоскует тропическая птица в клетке московского зоопарка…

Она вскочила, и на мгновение мне почудилось, будто в ее глазах вспыхнул черный огонь.

– Кто вы такой? Что вы… себе позволяете? Что за дурацкие выдумки?

– Я угадал! Верно? Это-то вас и смущает…

– Убирайтесь!

Ее щеки пылали. Она вытянула руку, указывая мне на дверь. Наивная. Я демонстративно развалился на диване, забросив ногу на ногу. Ну уж нет! Чего мне стоило попасть сюда! Я не собирался капитулировать. Я же корсар, покоритель неизведанных просторов и строптивых красавиц.

– Могила вашего мужа – место, где проще простого вас найти! – нагло заявил я. – Все знают, где похоронили журналиста Холодного. А вы ходите туда чуть ли не каждый день. Как прикажете это понимать? Ищете смерти? Или вымаливаете прощение? Выследить вас смог бы и школьник, не то что наемный профессионал. Однако вы до сих пор живы. Не потому ли, что не было никакого убийцы?

Вера закрыла лицо руками и рухнула обратно в кресло. Это выглядело изящно, картинно и производило нужное впечатление, но только не на меня. Я любил ее и презирал. Моя страсть была окрашена в самые пестрые и противоречивые тона. Безвкусица – вот чем я наслаждался. Я смешивал малиновый с зеленым, желтый с красным, коричневый с оранжевым. Я горстями бросал краски на холст своих чувств… Мне нравилась обнаженная натура. Может быть, я живописец? Гоген[25]?

Злата была пресной добропорядочной леди с обманчивой внешностью кокотки. Я сыт этим по горло! Мне не хватало свежего ветра, захватывающего дух приключения. Почему любовь не может впрыскивать в кровь адреналин? Эротика с привкусом смерти особенно сильно возбуждает. Какими неистовыми, вероятно, были ночи, проведенные любовниками с Клеопатрой или царицей Тамарой! Ведь наутро счастливцев ждала гибель. Переход из оргазма в небытие невыносимо легок…

– Вера, зачем вы закрыли зеркало черной тканью? – спросил я. – Боитесь самой себя?

– Чтобы не видеть там ее…

Я срывал с себя покров за покровом, словно актер, смывающий с лица грим слой за слоем, пока не покажется его истинное лицо: более старое, чем хотелось бы, в изъянах и морщинах, в следах от оспы или, наоборот, слишком юное, нетронутое и свежее, тогда как исполняемая им роль требует наличия шрамов и признаков мудрой зрелости.

Я обнажил свои дикие, греховные и откровенно безумные мысли, открылся во всей красе или безобразии – не мне судить, каким я предстал перед ней. Я заразил ее своим азартом, своей одержимостью, своим демонизмом, если хотите.

Я не видел в этом ничего ужасного. Древние греки называли демонами существ, которые были уже не людьми, но еще и не богами. Нечто среднее. Скорее это сонм злых искусителей, толкающих человека на странные поступки, осуждаемые обществом и его собственной совестью, выходящие за рамки привычного поведения и морали.

Но кто сказал, что общество – нынешнее или прошлое – эталон праведности и благородства?

Да, во мне проснулся демон! А в ней – демоница, если эти существа бывают женского пола. В нас обоих взыграла таинственная неодолимая сила – темная и пугающая, словно голос бездны, куда мы обратили свои взоры…

Я срывал с нее одежду, и она перестала сопротивляться – в какую-то из стремительно летящих секунд женщина в ней взяла верх над всеми прочими ипостасями, и она прильнула ко мне, отдаваясь с неистовой страстностью…

Я не мог остановиться. Казалось, наконец я позволил себе то, в чем долгое время отказывал. Какие-то незримые оковы, связывающие нас, исчезли, и мы вырвались на свободу – я и она.

– Я знаю, кто ты… – задыхаясь, вымолвила Вера. – Ничего не спрашивай, ничего не говори… Такого не бывает!

– Мы все придумали…

– Ну и пусть! Давай сыграем этот спектакль, написанный для нас двоих…

Непостижимым образом я понимал, что она имеет в виду. И она знала, что я понимаю.

– Ты ведь не умер тогда…

– Я инсценировал свою смерть. Но потом… время не обманешь…

– Оно всегда возвращает то, что берет…

– Мы оба сошли с ума…

Безумие оказалось сладостным и неописуемо прекрасным. Все условности рухнули в один миг, и поразившая нас молния высекала из наших сердец пламя любви – божественной ли, дьвольской… Кому дано судить?

Я сорвал с зеркала черную ткань, и в стене образовалось всевидящее око – коридор в иную жизнь, откуда мы пришли… и куда сможем уйти, если пожелаем. Там стояла богатая кровать под балдахином, и двое влюбленных соединились в тесном объятии… На полу валялось поспешно сброшенное голубое платье, затканное серебристым узором, а чуть поодаль лежали плащ рыцаря-крестоносца и длинный тяжелый меч…

– Не только мы смотрим туда, но и на нас смотрят оттуда… – прошептала она. – Зачем ты это сделал? Мне страшно…

Мы перешли на «ты». Я был не я и она – не она… Я перестал различать, по какую сторону мы находимся… Я ощущал только вкус ее теплых губ и нежность кожи.

Эрос порхал между нами – от меня к ней, от нее ко мне, и его дыхание обжигало нас, оставляя следы любви… Наслаждение на грани смерти, вот что это было. Наша жизнь растворялась в прикосновениях, как снег в солнечных лучах. Огонь и лед сталкивались в вечном притяжении-противоборстве, порождая взрыв… Так появились звезды.

Наверное, в эту ночь во Вселенной зажглась новая звезда. Ее космический свет ослепил нас, превратил в пепел. Эрос торжествовал, а мы лежали, обессиленные и опустошенные, словно два странника в жаркой пустыне…

– Мы переступили черту, – шептала она. – И теперь нам нет спасения…

– О каком спасении ты говоришь?

– Ты погубил мою душу…

Я чувствовал всю вопиющую неправоту ее слов, но не нашел способа убедить ее в обратном.

– Есть ли искупление? – спросил я.

Она молчала, глядя в никуда, в ее зрачках горело отчаяние… И я дал обещание, которое вновь привело меня к ней.

«Никогда не клянитесь!» – вот заповедь, начертанная огненными знаками на вратах любви.

На этом дневник Евланова обрывался.

– Я склонен считать, что мы имеем дело с частью романа, – закончив чтение, заявил Матвей.

Астра стояла на своем. Она была уверена в подлинности каждого описанного эпизода.

– Писатели обыкновенно используют наблюдаемые события, приукрашивая их на свой лад. В контексте сюжета, – объяснял он. – Недостающие детали они придумывают и включают в повествование.

– Согласна. Но зачем Дмитрий принес эту флэшку Кручинину?

– Мало ли что взбрело ему в голову? Творческие люди импульсивны… Решил уехать, побоялся оставлять рукопись в компьютере.

– Чего бояться-то?

– Не знаю, я же не писатель. Плагиата, например. Вдруг кто-нибудь залезет в машину, скопирует файл…

Матвей понимал, что несет чушь. Просто у Евланова «поехала крыша» – это заметно по содержанию текста. Он убил жену и решил скрыться с новой «избранницей»… чтобы и ту убить. А свои сомнительные откровения оставил товарищу. Для потомства! Маньякам свойственно гипертрофированное самолюбие и самолюбование. Бывший банкир – не исключение. У публики есть тяга к сенсационным признаниям убийц и насильников, иначе те бы не писали мемуары, сидя в тюремных камерах и упиваясь собственной жестокостью.

– Почему Евланов убрал файл из компьютера? – спросила Астра.

– Не в его интересах давать в руки следствия доказательства своей невменяемости. И расстаться с этим литературным шедевром было выше его сил! Вот он и попросил школьного друга припрятать текст у себя. А сам скрылся! Теперь я гроша ломаного не дам за жизнь вдовы журналиста.