Солнце в ночном небе - Данилова Анна

– Кто это? – вдруг услышала она прямо возле уха и отпрянула, испугавшись.

Сергей стоял совсем рядом с ней и растирался полотенцем.

– Кто это у нас такой красивый, почему не знаю?

– Это артист один... американский... я в него была влюблена в детстве... в юности... и даже написала ему письмо, представляешь? Я была уверена, что мы с ним обязательно встретимся.

– Ну и как? Встретились?

– Я смотрела все фильмы с его участием и долгое время считала, что он – моя судьба. Я и письма писала на английском и отправляла в американское посольство, представляешь, умоляла передать мое послание в Америку, в Голливуд. А сейчас снимок увидела – и мне стало грустно и смешно...

– Известный актер, вот только имени его не помню.

– Гарри Олдман. Думаю, я и через пятьдесят лет, если доживу, конечно, до такого возраста, буду помнить это имя.

– А мне всегда нравилась Вивьен Ли, – неожиданно признался Сергей. – Только прошу меня к ней не ревновать! Вы, женщины...

– Брось, я же не идиотка... мне тоже нравится Вивьен Ли. Особенно когда она играет Скарлетт... – Она зевнула.

– Ты зеваешь, это отлично. Я вижу, ты успокоилась. Убирай все свои фотографии, раздевайся и ложись. Все.

Она послушно все убрала и легла. Интересно, а если бы он вдруг приехал в Москву, этот «Гарри Олдман», и они бы случайно встретились?.. Она, уже не юная девушка, помешанная на взрослом мужчине, а зрелая женщина, причем довольно-таки еще красивая... Стоп. Да ведь он уже, наверное, старик.

– Сережа, расскажи мне сказку, – попросила она, укладываясь на бок и закрывая глаза. Она почувствовала, как муж обнял ее и поцеловал в затылок. – Ну? Я слушаю...

– Жила была одна девочка по имени Машенька...

Гарри Олдман... Как бы не забыть...

20

Это было какое-то сумасшествие. Они носились по дому, не чувствуя ног, горланили русские песни, танцевали на мягких коврах в каком-то исступлении, находясь в том состоянии вседозволенности и раскованности, которое может наступить лишь у людей, охваченных долгожданным чувством свободы. Шампанское и ликеры, вино и коньяк, которые они поначалу дегустировали очень осторожно, но потом, распробовав, ощутили всю сладость и действие напитков, сделали свое дело – девушки опьянели.

– Этот дом, эта лестница, эти комнаты и даже горшки на подоконниках – представительство русского посольства в Германии, – у Валентины заплетался язык, когда она пыталась объяснить Ольге, что им теперь нечего бояться: они находятся под защитой своей страны, и никто, ни какая-то там Люлита, ни Меликсер, им не указ.

– Согласна. Только об этом надо было вспомнить раньше. Что мы все-таки иностранцы, и независимо от того, в какой стране мы живем, у нас тоже есть какие-то права!

– К тому же у нас есть официальное приглашение, поэтому, даже если полиция сюда и сунется, ей будет нечего нам предъявлять.

– Да мы вообще можем не открывать! С какой стати?

Валентина не чувствовала даже своих губ, они у нее словно онемели, а тело стало легким-легким... Потом она ненадолго сникла, уселась на ступеньках лестницы с фужером шампанского в руках и задумалась. Мысли пестрым переливающимся веером закружились, переплетаясь и рассыпаясь радужными искрами... О чем она думала?

– Оля, я по Гере соскучилась... – вдруг всхлипнула она. – Она у нас такая маленькая, совсем крошка... И такая, знаешь, умненькая, все понимает, мигает своими глазками, лобик высокий морщит, улыбается... Она очень быстро растет. Мама же до сих пор кормит ее. Правда, только утром и вечером, днем-то она на работе. У меня очень хорошая мама, отличные родители, а я отношусь к ним по-свински. Практически ничем не помогаю, бездельничаю, все свалила на няню. Вот бы сейчас открыть дверь и оказаться дома! Рядом с мамой. Прижаться к ней, поплакаться и рассказать обо всем, что с нами произошло...

Оля, закусив палец, сидела на ковре по-турецки и качала головой, словно соглашаясь со всем сказанным Валей.

– Оля, ты почему молчишь? Тебе плохо?

– Не знаю... Вообще-то ничего хорошего в том, что мы напились, нет. Но я утешаю себя тем, что нас здесь никто не увидит. Раз Люлита не пришла ночью, то под утро ей тем более здесь делать нечего. Она все-таки пожилая женщина, думаю, она уже где-то отметила Рождество и теперь спит себе спокойно. И Меликсер тоже. Знаешь, с чем у меня ассоциируется это имя? Словно похрустывают, потрескивают бусы. И это не звон, а вот такой странный звук: «ме-ли-ксер» – нежное фарфоровое или жемчужное постукивание...