Алмазный эндшпиль - Михалкова Елена

– Рад, что мы договорились!

Они потрясли друг другу руки, стоя над открытой шкатулкой с бриллиантом.

Дымов дождался, пока высокие договаривающиеся стороны сядут, и придвинул шкатулку к шефу. Хрящ спрятал коробочку, а Краузе проводил ее тоскливым взглядом.

– Давайте сразу обговорим детали, – предложил Николай.

Генрих сел. Казалось, он еще толком не осознал, что согласился.

– Передача в банке через ячейку, – деловито продолжал Хрящ. – Какой у вас банк?

– «Резидент».

– Что ж, подходит. Закладываем две ячейки, в одной бриллиант, в другой – деньги. Сколько вам нужно времени?

Краузе мысленно подсчитал и ответил:

– Сутки, не больше.

– Отлично. Тогда сделка – послезавтра. Дымов встретит вас в банке и осуществит передачу…

– Дымов? – переспросил Генрих Краузе. – Кто такой Дымов?

Валентин побагровел. Вот же мерзкий старикашка!

Однако Генрих и не думал оскорблять его. Он смотрел на Хрящевского с искренним недоумением.

Николай усмехнулся.

– Вот это – Дымов, – сказал он и обнял шефа безопасности за плечи. – Валентин наш Петрович.

Немец уставился на толстяка с таким видом, словно видел его впервые. Дымова кольнуло обидное подозрение: неужели Краузе и в самом деле все это время не замечал его?!

– Дымов… – повторил Генрих, сосредоточенно кивая. Он будто пытался разобраться в чем-то. – Хорошо. Я понял. Дымов. Но что вы сказали про банк?

Хрящ и Валентин обменялись быстрыми взглядами. Похоже, сдал старик. Слишком долго они его трясли.

– Я сказал, – отчетливо повторил Николай, – что обмен проведет Валентин. Послезавтра. В банке «Резидент». О’кей?

Дымов покосился на немца. С Краузе явно что-то происходило. Старик запрокинул голову, раздул ноздри, как норовистый конь, и разве что не выбил дробь копытом.

– Я не совсем понял, – высокомерно начал он, – какое отношение к нашей сделке имеет Валентин.

Хрящевский, только что смотревший победителем, слегка озадачился.

– Я же сказал… – Он говорил внятно, как с маленьким ребенком. – Дымов – мой помощник, поэтому…

Но старик не дал ему договорить.

– Я, Генрих Краузе, имею дело с вами, Николя Крясчевски, – сообщил он. – Мне не понятно, почему вы не считаете возможным личное участие в сделке.

Хрящевский пожал плечами:

– Считаю. Но зачем самому-то суетиться? Мы вроде обо всем договорились…

Из немца в один миг улетучились остатки его доброжелательности. Услышав слово «суетиться», Генрих поджал губы, и Дымов понял, какую ошибку совершил его шеф.

– Значит, мне вы даете суетиться, а себе нет, – отчеканил он. Фраза получилась немного несуразной, но собеседники его поняли. – Я не согласен. Это есть проявление неуважения ко мне! Вы даете своему помощнику довести до конца такую сделку! Но я заключаю ее с вами. Не с ним! Должно быть… – Краузе пощелкал пальцами, вспоминая слово. – Паретэт!

– Паритет, – тихо перевел Дымов. – Равенство, короче.

Теперь и Хрящ тоже понял. «Вот самолюбивый хрыч! Дымов его не устраивает! Привык все делать своими руками и от меня хочет того же…»

Николай Хрящевский не переносил, когда кто-то давил на него. А немец пытался сделать именно это. Поэтому Хрящ решил окончательно показать свихнувшемуся миллионеру, кто здесь главный. Он знал, что Краузе уже не выпустит крючок – немец видел «Голубого Француза»! Цель была слишком близка, чтобы отказываться от нее.

– У нас так не принято, Генрих! – Хрящевский с видимым сожалением развел руками. – Я вас очень уважаю! Иначе не предложил бы «Голубого Француза» именно вам. Но я не понимаю, зачем мне самому ехать в банк, если мы все решили. Ведь самое главное – это принять решение!

И он широко улыбнулся, приглашая немца разделить его радость.

Но Краузе резко поскучнел лицом. Он поднялся, и Хрящевский с Дымовым машинально встали.

– В таком случае намерен известить вас, – с чопорностью английского лорда сказал Генрих, – что я считаю наши договоренности недействительными.

Дымов открыл рот.

– Как? – ахнул он, придя в себя. – А бриллиант?!

В первый раз за все время господин Краузе изволил обратить на него внимание.

– Знаете, чем отличается бриллиант от самоуважения? – надменно бросил он. – Бриллиант можно купить. Приятно было поговорить.

Он наклонился за рюкзаком.

– Минуту, Генрих!

Хрящ осознал, что проклятый немец, которого он уламывал почти три часа, вот-вот уйдет. Краузе не шутил, не пытался из принципа продавить Хрящевского – он действительно был оскорблен в лучших чувствах.

Но Николай все еще считал, что угрозой можно исправить положение.

– Генрих, вы думаете, я не продам «Француза»? – поинтересовался он и снова сел, широко развалившись на стуле. Дымов остался стоять, озабоченно глядя то на шефа, то на упрямого немца. – Продам! Ведь вы не единственный возможный покупатель. И вы сейчас сильно рискуете! Как только вы уйдете, я объявлю на амстердамском аукционе, что «Голубой Француз» у меня в руках, и ко мне выстроится очередь из желающих приобрести его.

Хрящевский вызывающе смотрел на немца снизу вверх. Нет, он дожмет этого высокомерного хрыча! Еще чуть-чуть – и тот сдуется.

Но высокомерный хрыч отчего-то не сдулся.

– Попробовать вам можно, – усмехнулся он. – На амстердамскую выставку? Хе-хе. Сначала вы будете долго доказывать, что у вас в руках именно «Голубой Француз». Без единого сомнения, найдутся люди, которые оспорят это. «Француз» сейчас голый камень. Если бы бриллиант был в оправе, вопросов бы не возникло. Но самой броши нет!

Валентину Дымову очень не понравилось, каким холодным уверенным тоном стал говорить Краузе. Они потеряли преимущество.

– Ваши сложности этим путем только начнутся, – продолжал немец. – Если вы хотите продать камень в Европе, вам придется легализовать его. Открыть его историю. Что вы расскажете, Николя? Что купили его у господина Вермана? И господин Верман подтвердит это и тоже откроет, как ему достался «Француз»? Вы уверены? Я не задаю вам вопросов, потому что долго разыскивал его. Я не любитель лишних вопросов. Зачем? Кто хочет, тот отвечает сам, не ждет, пока спросят. Я так считаю. Но другие обязательно их зададут.

Хрящевский молчал, сверля немца тяжелым взглядом.

– И это не конец. Даже если вам удастся продать бриллиант. Если! Не забудьте, что вам придется заплатить налог с продажи. Потому что никто не отдаст деньги так, как вы хотите. Как это говорят в России? Черная касса? А, черный нал! Нет-нет, никакого черного нала. Никаких серых переводов в оффшорные зоны. Во мне течет русская кровь, поэтому я готов нарушать закон. Но другие не готовы. Я могу сделать наличными в России десять миллионов и отдать их вам. Но другие не могут. Вот о чем вы можете подумать перед ярмаркой.

Краузе потянулся за рюкзаком. Хрящевский упруго вскочил и перехватил его руку.

– Генрих, Генрих, вы меня не так поняли! – посетовал он. – Разумеется, если для вас это имеет значение, я лично доведу сделку до конца. Это такой пустяк, что даже неловко говорить. Не сердитесь за это небольшое недоразумение!

Краузе уставился на Хряща как сова и смотрел, не мигая, так долго, что Николай занервничал.

– Вы окажете мне такую любезность? – недоверчиво уточнил Краузе.

– Да о чем речь! Само собой!

Дымов увидел, как Генрих Краузе расслабился. Он отпустил рюкзак и отечески похлопал его босса по руке.

– Это все сложности языка, – примирительно заметил старик. – Как правильно? Языковые, да. Мы думаем, что понимаем друг друга, но, по правде, все время теряемся за стволами.

– За каких еще стволами? – напрягся Хрящевский.

– За соснами, Николай Павлович, – успокоил его Дымов. – За тремя соснами.

Когда немец ушел, церемонно распрощавшись с ними, Хрящевский подозвал официанта:

– Эту гадость убери, – распорядился он, указывая на сигары. – И принеси коньяк. Нет, стой: водки!

Официант испарился. Хрящ задумчиво пригладил волосы на висках.

– На каких тонких ниточках все висит, а, Дымов? Взять немца: ты видел, какими глазами он на камень смотрел? Мать на ребенка так не смотрит, как он на «Француза». А чуть тронули его гордость – и сразу на дыбы. Откуда это в простом русском немце, а, Дымов? Я сперва думал – ну, понты! Думал, Краузе цену себе набивает. А потом он как копытами забил – ты видел, а? И ведь ушел бы! Ушел бы?

– Ушел бы, – подтвердил Дымов. – Он сильно обиделся. Решил, что вы не хотите с ним иметь дела.

– Ну не баклан? – весело сказал Хрящ. – Едва не улетел. Хорошо, я вовремя спохватился, а то проворонили бы немца. И, кстати, – добавил он. – Верман должен отдать нашу бразильскую дюжину Купцову. Проследи-ка, Дымов, чтобы тут уж точно, без осечек.

Моня Верман вошел в банк в одиннадцать часов утра. Одет он был подчеркнуто торжественно: серый костюм-тройка в полоску, синий галстук, из кармашка свисает цепочка, а в кармашке тикают золотые часы. Моня выглядел бы франтом, если бы не был так бледен и строг.