Рыцарь нашего времени - Михалкова Елена

– И, значит, затем, когда он пришел просить у нее прощения...

– Он просил простить его за то, что считал изменой, – подтвердил Макар, вспомнив исчерпывающий, долгий рассказ Крапивина. – Полина ответила, что не сможет простить ему убийство, – и снова она имела в виду одно, а он другое: она вспомнила самоубийство брата, а Денис к этому моменту почти проникся уверенностью, что именно он убил Силотского, но это стерлось из его памяти, потому что он сумасшедший.

– Подожди, Макар! – перебила Маша. – А если бы Полина все-таки задала вопрос открыто, и Крапивин стал отрицать, что придумал оставить ее брата одного, чтобы доказать, что он здоров?

– Вот на этот случай Силотский и заплатил Томше. Слово Крапивина против слова Марии Сергеевны... Неизвестно, кому поверила бы Полина, но крови бы он попортил Денису Ивановичу немало. А Томша оказалась хорошей сообщницей, потому что сильно невзлюбила Крапивина – по понятным причинам.

При встрече Мария Сергеевна забросила нам и свой собственный крючок – фразу о том, что Крапивин всегда оказывался в белом, что бы ни происходило. Я спросил ее, что это значит, но она отказалась дать объяснения, надеясь, что этим только разожжет наше любопытство. В какой-то степени так и случилось, но... Но мы знали о Крапивине со слов Полины Чешкиной, Ланселота и Швейцарца, о нем рассказывала Ольга Силотская – и ни один из них не упомянул ничего, за что можно было бы уцепиться. Это могло означать, что никто из них не осведомлен о какой-то нечистой истории, случившейся в прошлом (что казалось мне довольно сомнительным), или же Томша врала.

Я говорил с Крапивиным на кладбище, и он показался мне нездоровым человеком. Он и был нездоровым: при встречах с ним Ольга подкладывала ему в пищу наркотик, который вызывал у него нетипичную реакцию. Мы только вчера вечером узнали, что в подростковом возрасте все трое – Швейцарец, Крапивин и Ланселот – с подачи последнего попробовали ЛСД, и Денис оказался единственным, не ощутившим ни эйфории, ни просветленности сознания. Наоборот: у него начались галлюцинации, он впал в тревожно-депрессивное состояние, и больше никогда не пробовал наркотиков, помня о том опыте. Димка и Сенька посмеивались над ним, затем об этом случае забыли. Но Ланселот вспомнил и в нужный момент сумел использовать это в своих целях.

Он не мог, конечно же, ручаться за то, что ЛСД подействует так, как ему надо, и потому щедро подбрасывал реальные доказательства, убивавшие несчастного Крапивина. Что именно вплеталось в его воспаленное сознание – действительные факты или то, что представлялось больному мозгу под воздействием наркотика, – сейчас определить сложно. Денис Иванович рассказывал вчера о том, что видел крысу на своем столе спустя несколько часов после происшествия с женой Швейцарца... Она могла быть реальностью, а могла быть и галлюцинацией. Но вот чек о покупке крыс существовал, и он стал бы доказательством причастности Крапивина к этому случаю.

Ольга Силотская заезжала к Денису, чтобы вместе с ним поехать на ужин или прогуляться. Крапивин говорит, что она поднималась к нему в квартиру – якобы каждый раз приносила либо книгу, либо что-то еще... Я допускаю, что у нее имелась копия ключей от его квартиры, и Ольга могла приходить туда в его отсутствие, чтобы не торопясь фабриковать псевдодоказательства причастности Крапивина к смерти ее мужа. Доказательства эти были рассчитаны на одного-единственного человека – самого Крапивина, но в том случае, если бы он вздумал обратиться к кому-нибудь за помощью, они выставили бы его в очень невыгодном свете. Взять хоть тех же крыс, испугавших Риту Швейцман.

– Значит, эту идею тоже придумал Силотский? – спросила Маша, поморщившись.

– Конечно. Он, как и все остальные, знал о фобии Риты. У него не было причин мстить женщине – пугая ее, он хотел как можно сильнее уязвить Швейцарца, и это ему удалось. А вторым ударом, направленным непосредственно на Семена, стало его задержание на основании звонка, который сделал исполнитель по указке Ланселота сразу после взрыва. Свою роль сыграл и их диалог, подслушанный секретарем: может быть, Швейцман и в самом деле был в ярости, и наверняка Дмитрий спровоцировал его, сначала раздразнив заманчивым предложением, а затем без видимых причин отказавшись соблюдать договоренность... Но секретарь слышала только ответы своего шефа, специально сказанные громким голосом. Конечно, Семен Давыдович сердился, но ему и в голову не пришло бы угрожать другу убийством. Сам он не помнит подробностей их разговора; может, в пылу ссоры он бросил что-то вроде «придушил бы я тебя, обормота», и Ланселот тут же обыграл это так, как ему требовалось. Да, Швейцману тоже от него досталось – хотя, конечно, меньше, чем Денису Крапивину, чуть не убившему себя. Честно говоря, я думал, что мы не успеем.

– А я вообще считал, что мы едем спасать Ольгу, – буркнул Бабкин, вспомнив, как накануне, вбежав во двор дачи, которую они с Макаром нашли очень быстро, заметил смутно знакомую фигуру, прячущуюся от них за невысокой баней, и, не задумываясь, бросился за ней следом.

Человек, за которым он бежал, скатился в овраг, попытался выкарабкаться из него, и здесь Сергей настиг его. Ужас и отвращение, которые он испытал, увидев искаженное ненавистью и яростью лицо Силотского, заставили его вытащить пистолет, и он готов был выстрелить в этого ожившего покойника.

– Я понял, что придется спасать Крапивина, когда ты сказал про фотографии. Но до меня никак не доходило, кто же мог ненавидеть его настолько, чтобы придумать весь этот дьявольский план. Пока я не вспомнил, что Заря Ростиславовна порывалась рассказать мне, как она испугалась взрыва.

– А что такого было в ее рассказе? – не поняла Маша.

– То, что она несколько раз произнесла слово «оборвалась». Если бы я раньше догадался, что это может относиться только к лифту, мы сэкономили бы Крапивину нервы. Но я не догадался, хотя ответ лежал на поверхности: она застряла в лифте и оттого-то испугалась после взрыва, что тросы оборвутся и она упадет.

– Подожди... как связаны лифт и Ланселот?

– А так, что Силотский, выйдя из моей квартиры, появился внизу, под окнами, спустя всего пару минут – ровно столько требовалось, чтобы съехать с двадцать пятого этажа вниз на лифте. Съехать, Маша, а не сойти пешком по лестнице! Но съехать было невозможно – лифт сломался, и в нем сидела моя прекрасная соседка госпожа Мейельмахер! А второй лифт не работает уже три недели, и я жаловался на это Сергею на следующее утро после убийства. Дмитрий Арсеньевич не стал утруждать себя проверкой работы лифта: он выждал пару минут, позвонил ожидавшему внизу Качкову, выглядевшему его подобием, а сам ушел на верхний балкон, откуда и подал дистанционный сигнал. В поднявшейся затем суматохе ему ничего не стоило уйти незамеченным, потому что он, разумеется, переоделся. Весь замысел ему испортила чистая случайность.

– А откуда он взял фотографии для Крапивина?

– Сфабриковал, разумеется. Ничего сложного в этом не было. А теперь представь: Крапивин чувствует, что сходит с ума. Он не помнит отдельные моменты своей жизни, мир вокруг него меняется страшно и убедительно. Другой человек на его месте отправился бы прямиком ко врачу, но Денис панически боится того, что может от него услышать, потому что тогда его догадка о том, что он – причина смерти Ланселота, может стать реальностью. Он боится этого подтверждения, но и без врача все вокруг свидетельствует против него. Прибавь сюда двух частных сыщиков, которые, как ему кажется, подозревают его, – и ты поймешь, в каком страхе он жил.

Ольга часто встречается с ним, звонит, просит провести с ней время, и он списывает ее поведение на горе и одиночество после смерти мужа. Обнаружив снимки – а Крапивин не мог их не обнаружить, потому что Силотская сама попросила его найти фотографии под предлогом того, что она утеряла, – он вдруг все понимает. Все встает на свои места: и то, что она отчаянно за него цепляется, и ее тоскливые, обращенные к нему взгляды, просящие о том, о чем она не смеет просить вслух теперь, после смерти мужа. Денис, сознание которого подготовлено к любым открытиям о себе самом, решает, что они были любовниками, только он об этом забыл – ну и что же? О том, как он покупал крыс, он тоже забыл, однако доказательства в его собственной квартире говорили обратное.

Он не успевает свыкнуться с этой мыслью, как получает письмо: Ольга считает его убийцей мужа, у нее есть этому подтверждение. В отчаянии он едет к ней – не затем, чтобы ее переубедить, а затем, чтобы самому понять, что же он сделал. И находит распечатку телефонных переговоров с тем самым человеком, которого задерживали по подозрению в подготовке убийства Силотского.

Распечатка, как и все остальное, была фальшивкой – даже менее убедительной, чем фотографии, но для Крапивина это уже не имело значения: он находился в таком состоянии, что поверил бы во что угодно. Если бы он стал задавать себе вопросы, то, конечно же, у него появились бы сомнения. Как можно было здраво объяснить, почему он, не скрываясь, вел по телефону разговоры о том, как убить человека? Никак. Или – откуда у Ольги взялась распечатка, и отчего она появилась только сейчас? Но Денис этих вопросов не задал. Он увидел револьвер, оставленный специально для него, написал предсмертную записку, в которой признавался, что убил своего друга, и собрался застрелиться. После этого письмо было бы стерто из его почтового ящика, фотографии уничтожены, Силотская рассказала бы, как нашла тело, и на этом дело бы закрыли.