Алмазный эндшпиль - Михалкова Елена

Чудовищная боль взорвала Савушкина, и он опустился на колени, разжав кулак. Нож упал и отскочил со звоном. Внутри вспыхнуло свирепое адское пламя, пожиравшее Савушкина. Оно сожгло его ноги, обуглило позвоночник, подобралось к сердцу.

И последним, что увидел Игорь Савушкин перед смертью, было лицо женщины с яркими синими глазами.

«Как у той…» – успел подумать он – и умер.

Хрящевский вошел в банк «Резидент», сопровождаемый двумя телохранителями. Навстречу ему шустро выскочил юный менеджер с младенческой улыбкой.

– Здравствуйте! Вы – Николай? К Генриху Краузе?

Хрящевский зыркнул на менеджера и молча кивнул. Сунул ему под нос папку с документами на ячейку, в которую накануне они с Дымовым заложили «Голубого Француза».

Улыбка не исчезла с оживленной мордочки юнца, но приобрела искусственность. Никто не мог улыбаться искренне, знакомясь с Хрящом.

– Вас сейчас проводят, – с приторной любезностью сказал менеджер. – Сначала…

– Сначала к Генриху, – перебил его Николай. – Потом – к ячейке.

Он обернулся к телохранителям и сделал им знак ожидать в главном зале. Коротконогая плотненькая девица с таким значительным лицом, как будто она представляла самого председателя банка, отвела его в переговорную, где сидел Генрих Краузе.

– Николя! – приветствовал его Краузе. – Желаете передохнуть? Кофе? Здесь делают весьма хороший кофе.

Но Хрящевский отказался. Ему хотелось поскорее покончить с делом, из-за которого он чувствовал себя не в своей тарелке: слишком уж непривычно было играть роль собственного помощника. К тому же роль эта Николаю не нравилась.

– Тогда – приступим, – серьезно сказал Краузе и поднялся. – Давайте спускаться в хранительницу.

– В хранилище, – поправил Николай и увидел палку, прислоненную к столу. – Вы забыли свою трость.

– А-а, пустяк, – махнул рукой немец. – Можно без нее. Идти недалеко.

Но до хранилища оказалось не так уж близко, и к концу пути Краузе хромал. Это тоже раздражало Хрящевского: он терпеть не мог больных людей. Коротконогая девица неторопливо шествовала перед ними все с тем же важным видом, и Хрящу хотелось дать ей пинка.

Но когда немец открыл обе ячейки и Николай увидел пачки купюр, запаянные в прозрачный банковский пластик, это немного примирило его и со старческими причудами Краузе, и с его хромотой, и даже с глупой служащей банка, не понимавшей, с кем имеет дело.

– Я перевел деньги в евро, как мы договорились, – отчитался немец. – Вот чеки. Вот заверенный курс, по которому я сделал перевод. Пожалуйста.

Николая позабавила скрупулезность Генриха: «Одно слово – немец». Он небрежно придвинул к себе чеки, но рассматривать их не стал.

– Хотите пересчитать? – предложил Генрих. – Вот счетчик купюр. Пожалуйста, я подожду.

– Это преждевременно, пока вы не проверили бриллиант.

Пересчитывать купюры Хрящ считал унизительным, но и не делать этого было крайне опрометчиво. Даже если немец не собирался обжулить его, он мог просто-напросто ошибиться.

– Я понимаю, – согласился Краузе. – Позже. После моей проверки, да? Вдруг что-то пойдет не так, а вы зря потратили время. Это разумный подход.

Хрящ мысленно пожелал, чтобы Краузе со своим разумным подходом катился к дьяволу. «Разумный подход, как же!» Этой мышиной возней должен был заниматься Дымов, а не он сам! «Десять миллионов, – пришлось ему напомнить себе. – Не самая плохая цена за уступки выкрутасам старикашки».

Он поднял голову и призывно улыбнулся Генриху:

– Очередь за мной. Итак…

Хрящевский открыл ячейку. За его спиной немец, утратив невозмутимость, подергивался от нетерпения, словно приговоренный на электрическом стуле. «Крепко тебя прижало, – позлорадствовал Николай, – если ты, весь такой из себя европейский генрих генрихович, заглядываешь мне через плечо и ждешь не дождешься, когда тебе покажут твою драгоценность!»

Он выдвинул ящик. Немец сделал движение, словно собирался схватить шкатулку раньше Хряща, но заставил себя сдержаться.

В переговорной комнате Краузе сразу вцепился в лупу. Хрящ подвинул к нему шкатулку и с любопытством стал наблюдать за манипуляциями Генриха. Сначала тот исследовал «Голубого Француза» под лупой, затем настала очередь микроскопа, и в завершение Краузе достал из рюкзака непонятный прибор, похожий на пенал. Закончив, немец откинулся на спинку стула и умиротворенно улыбнулся.

– Годится? – осведомился Хрящ.

– Это, без сомнения, тот же самый камень, который я чуть не приобрел у господина Вермана, – подтвердил Краузе. – Что ж, поздравляю вас Николя. Вы позволите?..

Он потянул к себе шкатулку, блестя глазами.

– Ради бога, Генрих, – фамильярно заверил Хрящ. – Теперь мне осталось получить мои деньги – и мы квиты.

– Конечно-конечно! – заторопился немец. – Одну секунду.

Он схватил трость, приоткрыл ее концом дверь и позвал:

– Вероника! Мы готовы.

В переговорную вошла давешняя коротконогая девица.

– Все готово, – очень ответственно заявил ей немец. – Бриллиант у меня.

Хрящевский едва успел удивиться его официальному тону, как Вероника оказалась за его спиной.

– Николай Павлович, обе руки положите на стол, пожалуйста, – деловито сказала она. – Вероника Кравец, отдел по борьбе с организованной преступностью. Вы задержаны.

Хрящевский не успел опомниться, как небольшая переговорная наполнилась людьми. В каком-то отупении он смотрел, как из-под стола вынимают записывающее устройство, как отъезжает тонкая перегородка между двумя комнатами и два человека с камерой принимаются заполнять какие-то бумаги, как к нему подходит немолодой мужчина в форме с погонами. Хрящ начал приходить в себя.

– Что здесь происходит?! – процедил он. – Майор, какого хрена?! Звездочки с тебя давно не падали? Так попадают.

Тот усмехнулся.

– Николай Павлович, вашу попытку продать бриллиант «Зевс» могут подтвердить пять свидетелей. Я бы на вашем месте вел себя потише. Это добрый совет.

– Бриллиант «Зевс»?

Хрящевский перевел недоверчивый взгляд на Генриха Краузе. Старик сидел, закинув ногу на ногу, и ухмылялся, как сатир. Перед Хрящом забрезжил слабый луч понимания.

– Генрих… – выдохнул он. – Генрих Краузе!

– Не совсем так, – ответил ему старик, поднимаясь. – Но вы можете называть меня этим именем, дорогой Николя.

Хрящ вздрогнул, словно его огрели хлыстом. Краузе говорил на чистейшем русском языке.

– Как там говорят у нас в России? – «немец» стоял, сочувственно глядя на него. – Поиграли – и будет?

Глубина ловушки, в которую его заманили, явственно открылась Николаю. И каждый шаг Генриха Краузе предстал в истинном свете – обманная ступенька, ведущая его на дно этой ямы.

Хрящевский вскочил, отшвырнул в сторону майора, словно это был не живой человек, а кукла. Добраться, добраться до этой сволочи! Его отделяло от старика всего несколько шагов, и он знал, что никто не успеет его остановить.

Но в последний момент Краузе вскинул трость и крутанул ее в пальцах. Трость завертелась перед ним – быстрее, быстрее, еще быстрее – и вдруг будто бы сама развернулась и легонько ткнула Хряща в живот.

Николая как будто конь лягнул. Он охнул и сложился пополам. В глазах потемнело от боли, и Хрящ даже не почувствовал, как на руках защелкнулись наручники. Сквозь пелену он видел, как человек, называвший себя Генрихом Краузе, удаляется прочь: уверенными шагами здорового человека, помахивая уже ненужной тростью.

Вечером следующего дня старик, называвший себя Генрихом Краузе, шел к ювелирному салону «Афродита». По проспекту разгуливал теплый ветер, раскачивал вывески и расшвыривал обертки от мороженого, которыми были забиты все урны: день выдался жаркий, сухой, и в киосках смели эскимо и пломбир. Но время от времени ветер не просто стихал, а обрывался, и тогда весь проспект замирал, а с ним и вывески, и обертки, и листья на ветвях кленов, и троллейбусные провода.

– Определенно, будет гроза, – решил старик.

По дороге ему попалась палатка с прессой, и он задержался, изучая заголовки газет. «Известный предприниматель задержан за похищение синего бриллианта». «Бриллиант „Зевс“ – громкое дело раскрыто!» «„Зевс“ поразил молнией правды!»

Старик прошел палатку и оказался возле салона. На витрины, как и везде, были опущены жалюзи, а дверь казалась плотно закрытой. Но это не остановило Генриха. Он поднялся, постукивая тростью по перилам, и толкнул дверь. Она услужливо распахнулась, зазвенел колокольчик, и на Краузе изнутри плеснуло светом, блеском драгоценностей, дружным смехом и запахом свежей пиццы.

Смех затих. Пять человек обернулись к нему.

Антон Белов быстро пошел навстречу визитеру, закрыл за ним дверь и обернулся к остальным.

– Разрешите представить вам моего друга, – с улыбкой сказал он. – Михаил Степанович Гройс, специалист высочайшей квалификации. Михаил, с Моней вы уже знакомы. Это – Майя, Сема Дворкин и Яша.