Святой нимб и терновый венец - Леонтьев Антон

Ватикан в лице говорливого пресс-секретаря Майкла Дюклера все отрицал, но это только подливало масла в огонь. И газеты, и телеканалы, и Интернет старались перещеголять друг друга, выдвигая все новые и новые, одна нелепее другой, версии. О существовании «Перста Божьего» сообщалось как о доказанном факте, меня называли жертвой этой ужасной организации, совершающей по указанию Ватикана убийства, открыто упоминались имена тех, кто, по мнению репортеров, стоял за преступлениями. Больше всего доставалось кардиналу Плёгеру, которому даже дали прозвище «крестный отец» Ватикана.

Одним словом, в Риме творилась подлинная вакханалия, однако я никак не мог отделаться от мысли, что она кем-то заранее спланирована и очень тонко управляется. Те несколько дней, что протекли между погребением Адриана и началом конклава, стали самыми ужасными.

В Италии царило тропическое пекло, и даже я, выросший в Южной Америке, изнемогал от августовской жары. Казалось, что Господь, прогневавшись на пустые разговоры и бездоказательные наветы, ниспослал на Рим одну из казней, которые пали когда-то на египетского фараона и его подданных. Немилосердное солнце палило с утра до вечера, дождей не было, воздух раскалялся, не помогали кондиционеры и прохладительные напитки. Я, прикованный к кровати, не мог покинуть клинику и беспомощно наблюдал за тем, как церковь, охранять спокойствие коей было моим призванием, погрязает все глубже и глубже в пучине небывалого скандала. Все мы находились будто на вулкане – с учетом как диких температур, так и не менее диких слухов. И я со страхом ждал того момента, когда же произойдет небывалое по своей силе и последствиям извержение.

Антонио посетил меня всего один раз, да и то только для того, чтобы излить на мою грешную голову свое недовольство тем, что я оказался в больнице.

– Фелиппе, ты нужен мне бодрым и здоровым! – заявил он с порога. – А ты прохлаждаешься в клинике!

Я заметил, что о прохлаждении в клинике, с учетом наступившей беспощадной жары, не может быть и речи.

– Ты знаешь, что я имею в виду! – пресек мои возражения Антонио, пребывавший в весьма скверном расположении духа. – Весь мир только и говорит, что об убийстве Адриана. И за всем этим стоит «Перст Божий»! Фелиппе, скажи, ты узнал что-то новое о смерти папы?

Я совладал с искушением и решил, что Антонио не нужно знать о том, что мне стало известно. Сообщение о том, что Адриана в самом деле отравили и что у меня было на руках докоазательство преступления, все только усугубит.

– Конклав назначили на двадцать второе, – сообщил мне Антонио. – Решили не затягивать и открыть его в первый же возможный день, предусмотренный правилами.

Я быстро сосчитал в уме: оставалось трое суток.

– И ты будешь сопровождать меня! – продолжил Антонио. Я на мгновение потерял дар речи, а Антонио, неверно интерпретировав молчание, милостиво уронил: – Ну, можешь не благодарить меня, брат! Ты же знаешь, что Адриан четыре года назад изменил порядок избрания римского понтифика, и теперь каждый из кардиналов имеет право взять с собой до двух доверенных лиц, которые также присутствуют в Сикстинской капелле во время проведения туров голосования. Таковыми являются секретари и врачи. И ты, Филиппе, с сегодняшнего утра являешься мои личным секретарем.

– Недостоин такой чести, – пробормотал я.

Антонио понизил голос:

– А если меня изберут папой, Фелиппе, то ты станешь личным секретарем святого отца!

Мой брат говорил о себе в третьем лице, видимо, привыкая к Majestaetis Pluralis, форме обращения папы римского к миру, которая была в ходу еще недавно: понтифик, как и светские государи, не заявлял: «Я принял решение», а оповещал во множественном числе: «Мы приняли решение». Еще Иоанн Павел I, папа тридцати трех дней, а затем и Иоанн Павел II, папа двадцати семи лет, отменили этот изживший себя обычай, однако Антонио, как я смотрю, не отказался бы возродить его. Но такая возможность появится у него в одном-единственном случае: если он станет папой.

– Они уже грызутся между собой, соблюдая на людях рамки приличия, – промолвил с пренебрежением Антонио, имея в виду своих собратьев-кардиналов. – Никто, конечно же, не заявляет во всеуслышание: «Хочу стать папой, голосуйте за меня!» Хотя не понимаю, почему бы нам не модернизировать выборы и не предоставить каждому возможность провести небольшую предвыборную кампанию.

Однако у Антонио далеко идущие планы... Как-то он обмолвился, что если станет папой, то подвергнет систему католической церкви небывалым изменениям. Но сейчас Антонио презентовал себя в качестве блюстителя традиций, не перебарщивая тем не менее с консервативными воззрениями. Кардинал, желающий стать папой, должен соблюдать «золотую середину», не быть ни либералом, ни ретроградом, а еще лучше вообще молчать по важным вопросам, как это делал на первой сессии Второго Ватиканского собора монсеньор Джованни Батиста Монтини. О том, что папа Иоанн XXIII смертельно болен и долго не протянет, было хорошо известно (он отказался пойти на операцию по удалению опухоли желудка, предпочтя готовиться к Вселенскому собору и не желая, чтобы его преждевременная смерть на операционном столе положила конец этим планам), и кардинал Монтини решил не высказываться по насущным вопросам, блюдя молчание, за что был наречен папой «Гамлетом». А спустя всего несколько месяцев, после кончины добрейшего Иоанна, «Гамлет» стал его преемником – Павлом Шестым. Игра в молчанку принесла плоды.

– Я говорил с твоим лечащим врачом, – продолжил брат. – Он, упрямец, не желает выписывать тебя, но ты должен проявить силу воли, Фелиппе! За три дня, что имеются в твоем распоряжении, можно многое узнать. Плёгер все еще обладает большой группой сторонников, но ему почти восемьдесят, а церкви в эти дни невзгод требуется более молодой и энергичный пастырь. Да и газеты пишут, что именно Плёгер возглавляет «Перст Божий», что тоже не прибавляет ему шансов на избрание.

– Ты же знаешь, что «Перста Божьего» не существует, – сказал я.

Антонио отмахнулся от моего замечания:

– Существует или нет, какая разница? По крайней мере, Плёгер выбывает из игры, и одним конкурентом становится меньше. Но остается еще несколько других папабилей...

Я понял: Антонио желает, чтобы я приложил все усилия для избрания его папой. Но какой прок от меня, обыкновенного священника из далекой страны, который даже не имеет кардинальского сана и, соответственно, может присутствовать (и то благодаря приглашению Антонио) на конклаве в качестве наблюдателя, не обладая правом голоса?

– Фелиппе, они бы не попытались убить тебя, если бы не чувствовали опасность, – заявил мой брат. – Значит, ты приблизился к разгадке убийства Адриана. Прошу тебя, приложи все усилия и найди преступника до начала конклава! Ты же знаешь, что я умею быть благодарным, брат мой!

Я про себя усмехнулся. Да неужто? Насколько мне было известно, благодарность была для Антонио одним из смертных грехов.

– Ты не только станешь личным секретарем нового папы, но я возведу тебя в епископы, – пообещал Антонио. – А со временем и в кардиналы. Подумай хорошенько, Фелиппе!

Излишним было объяснять Антонио, что я не стремился получить епископский перстень или кардинальский берет: он все равно этого не поймет. А между тем меня вполне устраивал сан обыкновенного священника и мой провинциальный приход в Коста-Бьянке.

– Вижу, что ты принимаешь предложение, – произнес Антонио, по своему разумению истолковывая мое молчание, и нетерпеливо взглянул на часы. – Мне пора, через полчаса начнется генеральная конгрегация, а после я встречаюсь с несколькими зарубежными кардиналами: им требуется объяснить сложившуюся ситуацию и дать наставления.

То есть заручиться их поддержкой и склонить к тому, чтобы на конклаве они голосовали за Антонио, перевел я для себя. Мой брат был хитрецом! Мне не хотелось его разочаровывать, поэтому я не сказал ему, что пока не имею ни малейшего понятия, кто стоит за всеми преступлениями.

Подчиняясь воле Антонио, я заявил лечащему врачу, что не намерен более оставаться в клинике. Тот выразил опасения, что преждевременная выписка может негативно сказаться на моем здоровье, но я настоял на своем. Антонио – какой бы он ни был – все же мой брат, хотя бы и наполовину, а раз он рассчитывает на мою помощь, я не могу разочаровать его.

Меня навестил старший комиссар Марио Барнелли, который потребовал дать показания. Я заявил ему, что произошел несчастный случай.

– Вы хотите уверить меня, что, оступившись, просто свалились с лестницы? – вытаращился на меня он. – Не морочьте мне голову, падре! Весь Ватикан говорит о том, что вас пытались убить.

– Братья ошибаются, – произнес я смиренно. Конечно, мои уста произносили ложь, но Господь, я знал, простит мне и это прегрешение. – Никто не пытался меня убить, так что, комиссар, вы можете закрыть дело.