Без единого выстрела - Воронин Андрей

Аборт стоял наверху, у пульта дозатора, угрюмо глядя в недра бетономешалки. Его правая рука лежала на пульте, в левой он держал конец толстого резинового шланга, с которого стекала тонкая струйка воды. Баландин с ходу опрокинул тачку в приемный желоб, выпустил отполированные ладонями железные рукоятки, подошел к Аборту со спины и, не давая себе времени на раздумья, сильно толкнул его между лопаток. Какой-то миг Аборт балансировал на краю дощатого настила, а потом с почти неслышным за грохотом работающей бетономешалки криком упал вниз, прямо в вертящееся полужидкое месиво. Падая, он успел инстинктивно вцепиться в водяной шланг и повис на одной руке, почти касаясь носками ботинок чавкающего бетона. Покрытый корявой коркой засохшего цемента край бетономешалки скреб его по коленям. Баландин увидел, что брюки Аборта уже свисают клочьями, а на краю вращающейся чугунной чаши появился широкий кровавый ободок. Аборт орал, разинув черную пасть, но его почти не было слышно. Баландин не спеша шагнул вперед и с размаха опустил тяжелый кирзовый ботинок на цепляющуюся за конец шланга кисть. Раздробленные пальцы хрустнули и разжались, перекошенное ужасом лицо Аборта в последний раз мелькнуло на сером фоне и погрузилось в жидкий бетон. Его голова возникала над поверхностью еще два или три раза, но теперь она выглядела просто как большой серый пузырь. Баландин плюнул в бетономешалку и обернулся.

Манюня все-таки услышал вопли напарника и теперь топал вверх по настилу, держа лопату наперевес, как винтовку. С новым для себя ощущением свирепой радости Баландин шагнул ему навстречу. Манюня что-то кричал, скаля зубы. Сейчас он был до странности похож на облезлую рыжую дворнягу, пытающуюся довести себя до бешенства истеричным лаем. Баландин встретил его мощным пинком. Манюня потерял равновесие, уронил лопату и замахал руками, пытаясь удержаться на шатком пандусе. Баландин шагнул вперед и врезал ему по зубам здоровой рукой. О последствиях он сейчас не думал, хотя поводов для размышлений было хоть отбавляй.

Манюня всем весом обрушился на хлипкие деревянные перила. Перила захрустели, но выдержали, и тогда Баландин ударил его снова — ударил согнутым локтем, справа налево, наотмашь, прямо по плохо выбритой челюсти. На лице Манюни появилось почти комичное выражение удивления, и так, с удивленным лицом, он кувыркнулся через перила вниз — с почти пятиметровой высоты, прямиком в угловатую мещанину запорошенных цементной пылью фундаментов, ржавых стальных опор и забытых деталей вышедших из строя электромоторов.

Баландин подошел к перилам и посмотрел вниз. Манюня лежал в странной позе, неестественно вывернув голову. Его левый глаз был залит густой темной кровью, а правый, широко открытый, водянисто-голубой, смотрел куда-то в потолок — смотрел и не видел.

Следствие было коротким. Всем все было ясно, но доказать что бы то ни было не представлялось возможным. Баландин ушел в глухую несознанку, выносить сор из избы никому не хотелось, и все закончилось наскоро состряпанным актом о несчастном случае на производстве. Разумеется, не обошлось без ШИЗО, но Баландин был этому даже рад: у него появилась лишняя возможность поразмыслить.

Он думал днем и ночью, сутки за сутками, и его размышления напоминали мысли засевшего в темном углу голодного паука. В редкие моменты просветлений он находил в себе силы удивиться тому, что ничего не чувствует: ни боли, ни обиды, ни ненависти — ничего, кроме спокойной уверенности в том, что действует именно так, как нужно. Теперь он словно обрел способность к провидению — по крайней мере, собственная судьба на ближайшие десять — двенадцать лет была ему ясна до мельчайших подробностей.

Когда срок штрафного заключения истек, в отряд вернулся молодой, но уже познавший вкус крови волк-людоед.

Игорь Баландин отыскал, наконец, свою экологическую нишу.

Глава 10

Чек проснулся от того, что кто-то настойчиво тряс его за плечо. Он открыл глаза и не сразу сообразил, где находится. В верхнюю половину закрытого игравшими роль занавески старыми газетами окна лился голубоватый свет луны, освещая замусоренный пол, рваные обои и дряхлые скелеты того, что было когда-то обеденным столом, двумя жесткими стульями и диваном. На диване кто-то громко храпел, с головой завернувшись в рванье. С потолка свисал пыльный матерчатый абажур с потраченными молью кистями, внутри которого чернел пустой патрон. На краю захламленного стола поблескивала закопченным стеклом керосиновая лампа. В комнате воняло спиртом, табачным дымом и какой-то кислятиной, ассоциировавшейся у Чека с грязными тряпками, которые заменяли ему постель. Он обнаружил, что все тело у него затекло от лежания на почти голом дощатом полу, и попытался сесть, невольно закряхтев при этом от боли в спине.