Философ - Келлерман Джесси

– Что слышно о ее погребении? – спросил я.

Он взглянул на меня поверх очков.

– Простите, я просто… мне не известно, какой в подобных случаях принят порядок.

Палатин закрыл папку.

– Погребения, в общепринятом смысле, не будет.

– Прошу прощения?

– Она оставила четкие указания: ни службы, ни священника.

– То есть ее кремируют?

– Как только покончат с аутопсией.

– А когда же…

– Не знаю. Работой наша служба судебных медэкспертов завалена под завязку, а о расторопности ее я лучше умолчу. Так что может пройти несколько месяцев.

Я возмущенно спросил:

– И она так и будет просто… лежать там?

– Какое-то время.

– Ладно, понятно… Но когда с ней будут прощаться, я хотел бы присутствовать при этом.

Он поджал губы:

– Я попрошу Нэнси известить вас.

– Спасибо.

Он вернулся было к чтению, но затем сказал:

– Я говорил ей, что это неправильно, что какая-то церемония необходима. Говорил несколько раз. Впрочем, она ни в чем меня не слушалась.

Я молчал.

– Она бывала иногда очень упрямой. – Он поднял на меня взгляд. – Хотя это вы, наверное, и без меня знаете.

Я молчал.

– За тридцать лет я научился не спорить с ней. Победить в таком споре невозможно. Вот, например, когда она поведала мне о вас, я, честно говоря, счел ее идею ужасной. – Он улыбнулся. – У вас ведь даже кредитного рейтинга нет.

Я открыл рот, но снова ничего не сказал.

Он откинулся на спинку кресла.

– Скажите, о чем вы с ней разговаривали во время ваших философских дискуссий?

Я помолчал, потом ответил:

– Главным образом, о свободе воли.

– А точнее?

– О том, существует ли она.

– И к какому пришли выводу?

– Мы вели разговоры иного рода, – сказал я. – И к выводам прийти не пытались.

– Какого же именно?

– Разговоры, в которых выводы рождаются сами собой.

Палатин хмыкнул.

– Ладно, – сказал он, – теперь все это в прошлом.

Я снова промолчал.

Он вздохнул, потер ладонями лицо и сказал:

– Вы извините меня. Вся эта история просто ужасна.

Я кивнул.

– Обычно я обхожусь почтой, однако, с учетом характера ее распоряжений, счел за лучшее лично встретиться с вами.

И он пододвинул ко мне по столу папку:

– Взгляните.

Я открыл ее. Папка содержала завещание Альмы. Я посмотрел на поверенного.

– Читайте, читайте.

Первые части завещания были чисто техническими, отменяющими предыдущее волеизъявление и различные дополнения к нему, определяющими порядок уплаты налогов и так далее. Собственно раздел состояния начался с разного рода пожертвований благотворительным образовательным организациям и среди них Австрийскому культурному центру. Доктору Карджилл предоставлялась возможность выбрать для себя ювелирное украшение из тех, что хранились в туалетном столике спальни. Затем шли пункты, посвященные созданным ранее доверительным фондам, единственным бенефициаром которых был Эрик Алан Бэнкс. В каждом из этих пунктов указывалось одно или несколько условий, выполнив которые он мог получить размещенные в фонде деньги, и каждое из них выглядело более или менее неисполнимым. Возможность вступить во владение одним из таких фондов он обретал, к примеру, лишь получив университетскую степень, – условие, показавшееся мне абсурдным. Другой фонд содержал деньги, предназначенные для оплаты его учебы в университете. Единственным, на мой взгляд, фондом, к деньгам коего он мог, пожалуй, получить доступ, был тот, что содержал средства, которые потребуются для найма защитника – в случае, если Эрика обвинят в преступлении, караемом тюремным заключением на срок от пяти лет. Я почти пожалел его – при чтении завещания возникало чувство, что Альма посмеялась над своим племянником. Однако ко мне все это никакого отношения не имело, как вдруг…