Два гения и одно злодейство - Соболева Лариса

– У тебя, наш Боттичелли, акулий аппетит.

Есть у него мерзкая манера: оскорблять не оскорбляя. Поначалу просто выводил из себя, но Володька виду не подавал, а потом придумал манеру общения: рубил правду-матку, прикидываясь простачком.

– Ага, – согласился Володька с тем наивным выражением, которое здорово обманывало Влада. – Кстати, бывал я в Лувре, бывал… Кроме импрессионистов смотреть не на что. Ну, Джоконда, пожалуй, куда ни шло…

– Что ж, когда тебя туда повесят, будет на что взглянуть, – успокоил Влад с надменной усмешкой.

– Естественно, – ответил с вызовом Володька.

Влад принялся переводить вполголоса их диалог, поглядывая на юного художника, дескать, милая Полин, видали ли вы что-нибудь подобное? Ну, прямо отец родной повествует о шалости сынишки. Она рассмеялась.

– Вот это не надо, – указал пальцем на Полин подвыпивший, а потому без тормозов, Володька. – Не надо снисходительно смеяться. Мне обязательно дожидаться вашей похвалы? А кто вы такие? Судите на основе чужих впечатлений или с позиции: нравится – не нравится. Мне что, надо стать покойником, чтоб богатые козлы дрались из-за моих работ, которых пока ничтожно мало? Нет уж, спасибо. Я хочу при жизни получить причитающееся. На том свете мне ваше признание будет до одного места.

– Ты, пожалуйста, руками не маши, – сдержанно сказал Влад. – А во-вторых, сбавь громкость, на нас смотрят.

– Да чихать я хотел… – но громкость убавил.

– А у вас есть авторитеты в живописи? – спросила Полин при помощи Влада.

– Не авторитеты, – уточнил Володька. – Если ты хочешь создать свой стиль, манеру, способ выражения, авторитеты пошли подальше. Они только с толку сбивают, загоняют в тиски, придуманные ими же правила, то есть догмы, а догма душит насмерть. Создай свои правила. Есть анатомия – изучи ее, чтоб писать человека. Есть ботаника – разберись и в ней. Есть земля – пойми ее. Все! Остальное дело – в твоем таланте и работоспособности.

– Но кто-нибудь из художников вам близок?

– Конечно! Врубель, Репин…

– «Бурлаки на Волге» или «Не ждали»? – спросил Влад с иронией.

– А что ты имеешь против бурлаков?

– Ничего. Просто не люблю революционной тематики, то бишь пропаганды.

– Там нет революционной тематики. Там есть люди. Но не названные тобой работы лично меня завораживают, а «Иван Грозный». Там сила, страсть, жизнь. А «тематику» определили критики, паразиты на теле творчества. Ведь эти господа ничего не создают, на чужом горбу делают карьеру и еще ломают судьбы талантливым людям. Языком трепать – не кистью махать. Один критик восторгается Рубенсом, другой ругает: много мяса и жира. Обычная вкусовщина, а где истина? Это я для Полин говорю, переводи.

– А еще кто вам нравится? – спросила она.

– Их много. Суриков, Айвазовский, Крамской… Да вы, мадам Полин, наверняка не знаете наших титанов.

– Почему же, слышала, – перевел Влад. – Но это русские художники…

– А разве плохо ценить русскую живопись? – изумился Володька. – В конце концов, я русский. Это тоже плохо?

– Я не то имела в виду… Ну, а западные классики, современные живописцы?

– Я уже говорил: импрессионисты. Остальные слащавы или того хуже – с вывертами. Хватит об искусстве, не люблю пустой треп. Скажи ей, еще хочу. – Володька повертел тарелку в руках. – Мне мало.

Полин поняла без перевода, подозвала официанта, который вытаращил глаза: Володька снимал пуловер.

– Ты что делаешь, идиот? – процедил сквозь зубы Влад и в свою очередь закатил глазоньки к потолку.

– Пуловер снимаю, жарко, – удивленно ответил взлохмаченный Володька.

– Это престижный ресторан, здесь так вести себя не принято.

– Мне подошел бы кабак попроще, – пожал плечами Володька и улыбнулся Полин во весь рот. – Интересно, она замужем? Даже если ей сорок, я б ее… приласкал. У меня полгода ни одной не было…

– Перестань смотреть на нее плотоядно, – прошипел Влад. – Ты теперь при деньгах, завтра можешь удовлетворить свою похоть. В Париже существуют целые кварталы красных фонарей.

– Э нет, покупной секс не для меня. Не хочу фальшивки. Мне надо по обоюдному согласию, тогда это кайф. Вот скажи, зачем ей вырез чуть ли не до пупка, а? Смотри, почти вся грудь наружу… Ой! Я пойду пописаю…

В туалете покатывался со смеху, вспоминая физиономию офранцуженного Влада. Вернувшись, приступил к мясу, мысленно рассуждая, что, в сущности, жизнь – коробка сюрпризов. И что для счастья человеку надо сначала мало – кусок жареного мяса и бокал вина, а потом много – славы и денег. Но Влад умудрился и тут нравоучительно, как классный дам в пансионе благородных мальчиков, сделать замечание: