Код одиночества - Леонтьев Антон

Варя вернулась в купе. Ничего, от пяти глотков хорошего красного вина с ней ничего не случится, подумала она. И тотчас потребовала принести себе крепчайшего чая. И все же две бутылки, находившиеся в корзине, не давали ей покоя...

Утром проводница была поражена, обнаружив в купе пьяную Варвару Птицыну – обе бутылки были пусты. Варвара грубо отвергла помощь и заявила:

– Милочка, что вы такое мелете, какая я вам пьяная? Запомните, министр путей сообщений – мой сосед по даче, стоит мне только намекнуть, и вы вылетите со своего места, как пробка из бутылки шампанского. Отличная метафора, не так ли?

Запись концерта была назначена на вторую половину дня. В гостинице «Украина» Варя заняла один из лучших номеров, тотчас напустила в ванну воды и улеглась в нее. Что она наделала, все лечение насмарку! И все поклонники виноваты! Зачем только соблазняли ее спиртным? Но хмель выветрится, все симптомы опьянения исчезнут, и она справится с поставленной задачей.

Концерт должен был состояться в Колонном зале Дома союзов. На концерт Варю доставили на «Чайке» с правительственными номерами. Никто не подозревал, что актриса находится подшофе, но ведь она умела тщательно скрывать свое состояние. Облачившись в длинное серебристое платье, Варвара вверила себя в руки гримерши и осталась очень довольна результатом – из зеркала на нее смотрела моложавая, прелестная женщина. Собственно, она сама, Варвара Птицына!

На концерте присутствовало все партийное начальство – пожаловали и Генеральный секретарь ЦК КПСС Брежнев, и Председатель Совета Министров СССР Косыгин, и министр внутренних дел Щелоков. Леонид Ильич пожелал увидеться со своей любимой актрисой, а Варя не могла отказать ему в этой просьбе. Заметив министра культуры Фурцеву, Варвара намеренно любезно поздоровалась с ней и сладко улыбнулась – пускай та, змея подколодная, знает, что звезда Варвары Птицыной будет еще долго сиять на небосводе после того, как о Катьке все забудут.

Вернувшись к себе в гримерную, Варвара узнала, что ей звонил сын. Она говорила с ним днем, и все было хорошо – неужели с малышом что-то случилось? Варвара перезвонила в Ленинград, но тревога оказалась ложной: сын хотел только пожелать матери всего наилучшего.

Варвара просмотрела текст и задумалась, чувствуя непонятную тоску на сердце. Вроде бы все было так хорошо, она ощущала себя счастливой – и вот на тебе, странное чувство гложет ее душу. За зеркалом она заметила початую бутылку коньяка. Что за безобразие? Кто-то из рабочих или обслуживающего персонала хлещет во время работы! Варвара осторожно понюхала горлышко, затем схватила стакан и плеснула в него – так, чтобы только прикрыло донышко. Выпив, она почувствовала необыкновенное облегчение и с удивлением отметила, что чувство тревоги исчезло.

– Варвара Ивановна, через десять минут начинаем! – услышала актриса стук в дверь и голос одного из ассистентов.

Варя снова наполнила стакан, на этот раз до краев, и решила, что взбодриться ей не помешает, – коньяк только повысит тонус и поможет справиться со страхами. А ночным поездом она отправится обратно в Ленинград и уже завтра утром будет держать в руках крошку Игорька!

...Те, кто присутствовал на записи того злополучного концерта, приуроченного ко Дню милиции, рассказывали о разыгравшемся скандале со смаком, но вполголоса: все же та запись никогда не вышла в эфир, пустили запись другого концерта, прошлогоднего. И все из-за одного человека – Варвары Птицыной.

Как только она появилась на сцене, у многих возникло чувство: что-то не в порядке. И только через полчаса наконец-то всем стало ясно: Варвара громко икнула в микрофон, затем мучительно пыталась выговорить слово «патриотический», запутываясь в слогах. А под «занавес», когда любому и каждому в зале уже было понятно, что советская Грета Гарбо пьяна в стельку, отказалась покинуть сцену, отпихнула двух ассистентов, пытавшихся увести ее прочь, не удержалась на высоких каблуках и кувыркнулась вниз, прямо на первый ряд, где сидело самое высокое начальство. Ее попытались поднять и утащить, но она все рвалась к Генеральному секретарю, называя его «мужчиной в самом соку», и пыталась поцеловать министра внутренних дел, заявляя, что имеет в этом деле опыт, мол, «я и с Берией спала, правда, не по своей воле».

В газетах, как, впрочем, и по телевидению, о прискорбном инциденте ничего не сообщили, но обе столицы долго еще гудели, как растревоженные ульи, обсуждая кошмарную выходку Варвары, о которой министр Фурцева после перенесенного позора заявила: «Эта алкоголичка больше нигде, никогда и ни у кого сниматься не будет!»

Сама Варвара не помнила, что произошло во время концерта, – воспоминания как будто кто-то стер. Но не верить многим сотням свидетелей было невозможно.

Прибыв в Ленинград, она, как и хотела, отправилась к сыну, но Мишутка не позволил ей увидеться с невесткой и внуком.

– Мама, я думал, что проблема со спиртным решена раз и навсегда, – заявил он.

– Никакой проблемы у меня нет! – закричала Варвара. – Да, сорвалась один раз, но кто об этом вспомнит через месяц?

Но она ошибалась, думая, что о срыве концерта так быстро забудут, – ей было сообщено, что режиссеры, предлагавшие ей главные роли, передумали и в ее услугах больше не нуждаются. Варвара ответила, что и так не хотела работать с бездарями, но дома все ждала – вот зазвонит телефон, и с ней возжелают побеседовать с «Мосфильма» или «Ленфильма». Или, на худой конец, хоть с Киностудии имени Довженко... Звонки действительно были, но и каждый раз она узнавала, что ее не хотят снимать даже в эпизодических ролях. Наконец Варе было откровенно сказано:

– А что вы хотите после дебоша, устроенного в Колонном зале? Из министерства нам дали недвусмысленные инструкции – о Варваре Птицыной забыть.

Ужаснее всего, что люди, с которыми Варвара сталкивалась на улице, помнили ее, постоянно спрашивали, когда же выйдет новый фильм, превозносили до небес ее талант. А она уже знала: никакого фильма не будет, она – пария, изгой. Варвара не считала себя алкоголичкой, но могла бороться с накатывавшими на нее приступами необъяснимой тоски только при помощи спиртного.

В театре тоже все отвернулись от нее, а нахалка-секретарша прямо в лицо заявила, что надо уступать места другим, молодым, самой же подумать о пенсии. Мишутка только изредка позволял увидеться с Игорьком, заявляя, что о его воспитании позаботится Валентина и ее мать. Получается, что и родной сын отвернулся от нее!

Михаил снова пытался настоять на помещении ее в клинику, но теперь она воспротивилась. Заперлась в своей большой квартире на Невском, никого не принимала, телефон отключила – и пила. В конце концов не выдержала даже верная Клавочка и, заливаясь слезами, объявила, что уходит от нее – после без малого тридцати лет!

– Варварочка Ивановна, миленькая, прошу вас, послушайте Михаила Михайловича, отправляйтесь-ка снова в клинику, вас там подлатают, – скулила она.

Но Варвара не слушала домработницу, рыща по квартире в поисках заначки. Она спрятала ее на антресолях, под старыми вещами, а через два дня та исчезла – наверняка Клавка, тварь, обнаружила и вылила!

– Собралась уходить – уходи, неблагодарная! – заявила Варвара и с ножом в руке бросилась на плачущую женщину. – Куда заначку дела, признавайся!

Прибывший в квартиру наряд милиции известил о происшествии Михаила. А тот, приехав и узрев мать, уже громко храпевшую на полу в гостиной, распорядился доставить ее в вытрезвитель.

Этот удар Варвара не могла перенести – родной сын сдал ее ментам! Ее, советскую Грету Гарбо, легенду экрана! Она рассказывала об этом синюшным товаркам по вытрезвителю, а те сиплыми голосами поддакивали и заявляли, что такой сын – мерзавец и подлец.

Как-то, навестив Варвару, чтобы принести ей продукты и чистое белье, верная Клавочка обнаружила ту в ванной в бессознательном состоянии: женщина пыталась отравиться снотворным, однако слишком большое количество таблеток спровоцировало у нее затяжной приступ рвоты. Варвару доставили в больницу, а оттуда – в специализированную клинику, где она однажды уже находилась на излечении.

Там ее продержали почти полгода и выпустили: Варвара поражала всех потухшим взглядом, странными реакциями и сединой. Больше она не пила, но сжиравшие ее тоска и чувство одиночества только усугубились.

Пришедшая в квартиру актрисы к вечеру первого января 1970 года верная Клавочка, праздновавшая Новый год в кругу семьи, обнаружила хозяйку в зале – Варвара висела на люстре и была мертва не менее пятнадцати часов. Она покончила с собой, оставив записку, в которой просила никого не винить в своей смерти, а также два письма – небольшое, для сына Мишутки, и длинное, в запечатанном конверте, для внука Игоря с распоряжением, чтобы послание вручили тому в день его восемнадцатилетия.

Михаил корил себя за то, что не смог помочь матери справиться с алкоголизмом, но Валентина убеждала, что его вины в смерти Варвары нет – судя по всему, она давно задумала уйти из жизни, тщательно к этому готовилась и в любом случае воплотила бы в действительность задуманное.