В лесной глуши - Фуэнтес Эухенио

– Я перестал заниматься этим делом, поэтому больше никого не преследую, – пошутил детектив.

– Англада плохо платил? – В голосе Сьерры проскользнула ирония.

– Платил, как договорились. Но после смерти второй девушки перестал верить в личные мотивы.

– А вы продолжаете в них верить, – подытожил художник, внимательно глядя на Рикардо. – И решили во всем разобраться.

– Я люблю доводить дело до конца. Вы бы бросили работу над скульптурой на середине? – И Купидо указал на тяжелый ствол, лежащий на столе.

Сьерра улыбнулся, закинув голову назад.

– На середине? Я много чего бросил на середине. Так часто происходит, если меня вдруг покидает вдохновение. А иногда возникает желание поработать над уже законченными вещами.

– В этом отличие вашей профессии от моей. Я не могу зависеть от вдохновения. Только от логики.

– Разве детективы не полагаются на интуицию? – Он говорил с иронией, но вполне вежливо.

– Нет, и не думаю, что когда-нибудь полагались.

Скульптор закрепил молот и долото на деревянной панели, висящей на стене, где для каждого инструмента было свое отделение, и задул свечу. В другом углу под навесом Купидо увидел манекены мужчины и женщины на шарнирах, смотревшие на него с какой-то глупой улыбкой.

– Я думал, вы работаете с железом, – сказал сыщик.

Скульптор посмотрел на длинный ствол каменного дуба, твердого и мощного.

– Я всегда возвращаюсь к дереву. Особенно когда достаю такой материал, сухой и непотрескавшийся. Славный каменный дуб из тех огромных лесов – его сгубило орошение. Такой прочный, такой благородный, почти вечный, – сказал Сьерра, нежно похлопывая по древесине, как похлопывают по спине друга или по хребту лошадь. – Знаете, сколько ему лет?

– Нет.

– Триста, а может, четыреста. Если у меня не получится сделать из него ничего путного, это будет непростительно.

Детектив вспомнил железные фигуры, перекрученные и вытянутые, вспомнил провал выставки и плохие отзывы критики.

– Иногда я думаю, что мы не ценим все то хорошее, что есть на нашей земле. Должен прийти кто-то извне и открыть нам глаза, – продолжал Сьерра.

– Может быть.

– Знаете, что сказал Гесиод о каменном дубе более двух тысяч семисот лет назад?

– Нет.

– Он сказал, что это дерево, которое посадили боги для счастья праведных людей. И был прав. Все в нем хорошо – и тень, и корни, и древесина, и плоды. Круглый год он что-нибудь дает человеку или животным. И кроме того, очень плохо горит, когда живой.

Скульптор пальцами отодрал маленький кусочек коры, который не заметил ранее. Купидо спросил себя, в чем причина такой перемены в поведении Сьерры. От высокомерия не осталось и следа, тот был вежливым, немного задумчивым, будто само дерево заразило его смирением и теплотой.

– Такой ствол найти нелегко. Нужно долго ждать. Будь вы скульптором, что бы вы изобразили? – вдруг спросил он.

Сыщик оглядел дерево, маленькое сужение в центре, небольшую вмятину на боку ствола. Он не знал, откуда вдруг в его голове появился ответ:

– Материнство.

Сьерра посмотрел на него с восхищением.

– Да, материнство, – подтвердил он. – Ничего другого тут и не придумаешь. Этому я тоже научился у Глории: осознавать свои силы и в то же время свои пределы. Даже теперь она продолжает учить меня, хотя ее самой больше нет.

Купидо проследовал за скульптором до дома, и они вошли в огромную гостиную, убранство которой составляли как старинная мебель, темная и массивная, на толстых точеных ножках, так и изящные стеллажи из стекла и металла. Детектив не увидел ни одной стилизованной железной скульптуры – плода совместной работы Сьерры с Глорией. Зато здесь стоял какой-то пустой постамент, а еще несколько таких же со скульптурами и бюстами. Ни на одной стене Рикардо не увидел ни одного ее рисунка, словно Сьерра пытался уничтожить не только все воспоминания о ней, но и сам факт того, что она существовала.

Хозяин пошел на кухню и вернулся с бутылкой вина и двумя рюмками, которые наполнил, не спрашивая Купидо, будет ли он пить.

– Сейчас я думаю, что Глория не предложила бы мне сотрудничать, если бы точно представляла, с каким художником имеет дело. Я не ваял ничего такого, что заслуживало бы внимания, а только следовал за ней. Это было параллельное видение наскальных рисунков в трех измерениях, как мы и договорились. Я лишь имитировал, смешивал в одной железной скульптуре две ее идеи. И она, должно быть, сразу поняла, что из этого ничего не выйдет, но ни слова мне не сказала. Хотя я бы предпочел откровенный разговор. Даже намекал несколько раз, но Глория всегда уклонялась от темы. И чем больше старалась скрыть этот диссонанс, тем больше ее произведения отдалялись от моих. Словно в ней вдохновение росло по мере того, как оно исчезало во мне.