Этрусское зеркало - Солнцева Наталья

Истинная страсть питается разнообразием и остротой ощущений. Но где же их взять? Как отличить обыкновенное либидо от душевного порыва? Где признаки, по которым мужчина и женщина выбирают друг друга из сотен, тысяч таких же мужчин и женщин?

Эти раздумья под сенью раскидистых ив я бы не променяла на самые веселые игры, на шумную и суетливую возню моих сверстников. Мое воображение - вот Страна чудес, где я могу беспрепятственно путешествовать, встречаться с теми, кто мне дорог и кому я готова отдать свое сердце.

Дети, с которыми я изредка играла, казались мне смешными и глупыми. Они любили пустые разговоры, конфеты, кукол и мороженое и уже через час успевали мне смертельно надоесть. Я убегала, пряталась от них, а они обижались и ябедничали своим родителям.

Я молилась о том, чтобы поскорее вырасти. Взрослая жизнь, казалось, должна была принести мне нечто необыкновенное…

Ева отложила тетрадь и посмотрела на часы. Два часа ночи… Она зачиталась и забыла о времени. Из спальни раздавался тихий храп Славки, который видел уже десятый сон.

Семен Ляпин, охранник «Галереи», терпеть не мог оставаться на ночь в выставочных залах. К счастью, делать это ему приходилось крайне редко. А то бы он давно уволился. Товарищ, который работал в охране казино, звал его к себе - там платили больше, но и работа была опасная: случались разборки между «крутыми», стрельба, облавы. Так что Сема предпочитал тихую «Галерею».

Чернов и Шумский трудиться до седьмого пота его не заставляли. Водить машину Ляпин любил, переносить тяжести тоже - мышцы качаются и думать не надо. Единственное, что ему не нравилось, - проводить ночи в гулких, огромных залах, полных странных шорохов и подозрительных скрипов. Сема даже не знал, отчего ему становилось не по себе. Сон не шел, к горлу подступал удушливый комок, а все его большое грузное тело покрывалось испариной. Но признаваться в своей слабости не хотелось.

Хорошо, что современная живопись не представляла для грабителей такого интереса, как антикварные коллекции и полотна старых мастеров. Если ее и надо было охранять, то исключительно от хулиганов. А для этого достаточно сигнализации. Поэтому Ляпин очень удивился, когда Анисим Витальевич велел ему в ночь перед открытием выставки Рогожина остаться в зале. Кому нужны гипсовые статуи, бутафорские горшки и вся эта непонятная мазня то ли из древнегреческой, то ли из древнеримской жизни? «Этрусские тайны»! Столь претенциозное название смешило Ляпина, как, собственно, смешил его и «великий художник» Савва, который упился до такой степени, что загулял и забыл о своей собственной авторской выставке. Вообще люди искусства казались Семе блаженными, не от мира сего. Он их побаивался и тайно презирал. Побаивался, потому что они могли выкинуть любой фокус, а презирал - за распущенность, расхлябанность и бестолковый образ жизни. Взять хоть Рогожина - напяливает на себя старомодные крестьянские рубахи и штаны, стрижется, как бурсак, щетину отращивает и вообще… намалевал всякой всячины, а Сема теперь вынужден стеречь эту дребедень. Как будто она кому-то может понадобиться!

Вне себя от возмущения, Семен Ляпин приступил к ночному дежурству.

Последние приготовления перед завтрашним открытием стихли около восьми часов вечера, две уборщицы навели блеск, попрощались, и к девяти часам Сема остался в помещении один.

В фойе выставочного зала стояло множество кожаных диванов и кресел, так что если захочется спать - никаких проблем: ложись и спи. У стены один на другом громоздились ящики с выпивкой для фуршета. Завтра утром привезут продукты, живые цветы, и к десяти часам массивные двери с тяжелыми витыми ручками торжественно распахнутся для первых посетителей. К тому времени Ляпина здесь уже не будет. В восемь часов утра он передаст полномочия самому господину Чернову и отправится домой, а следить за порядком придут несколько наемных охранников из «Центурии».

- Неужели нельзя было их и на ночь пригласить, если уж эти рогожинские шедевры представляют собой такую ценность? - недовольно бормотал Сема, устраивая свое большое неуклюжее тело на узком диване. - Черт бы побрал эту кожаную мебель!

Пистолет в кобуре давил, мешал удобно улечься. Ляпин, ругаясь, снял его, положил рядом. Не помогло.

Он встал и попытался придвинуть к дивану кресло - все равно было неудобно. К тому же Ляпину не нравился воздух нежилых помещений: тревожный, с неистребимой примесью пыли и каких-то химикатов. Он долго лежал, ворочался. Проклятие, так ему ни за что не уснуть! Хоть бы книжку какую-нибудь найти, почитать. Но, кроме пахнущих типографской краской ярких буклетов, стопками сложенных на столе, ничего подходящего для чтения не было.

Он, кряхтя, поднялся и подошел к окну. На улице стемнело, густой мрак поглощал слабый рассеянный свет фонаря на углу. Начал моросить дождь. Сему охватило неясное беспокойство. Чтобы прогнать его, он решил прогуляться по залу, посмотреть картины Рогожина. До сих пор, в беготне и заботах, ему было недосуг.

Выключатель громко щелкнул в настороженной тишине пространства, которое умножило звук гулким эхом. Зажглись несколько светильников из всей сложной системы подсветки, устроенной для создания особых эффектов. Ляпину было этого достаточно. Он не собирался включать всю иллюминацию.

Невольно стараясь ступать тихо, охранник двинулся вдоль стены, рассматривая картоны с эскизами так называемых «Фресок из Тарквинии». Полумрак скрадывал детали, и фигуры людей казались бесплотными призраками, явившимися сюда из давно ушедшего мира. Пирующие будто обрадовались гостю, они протягивали ему чаши, наполненные вином, улыбались и едва заметно покачивали головами - присоединяйся, мол, к нам… мы тысячелетиями развлекаемся здесь одни, наслаждаемся вкусной едой, музыкой и танцами. Посмотри, как прекрасны наши женщины! Иди сюда… Наши жрецы предскажут тебе будущее - по печени жертвенных животных или по рисунку молнии, прочертившей небо. Ты не боишься своего будущего, далекий и непонятный нам человек? Мы уже на пути к вечности, а ты все еще барахтаешься в суете и пустых хлопотах, не зная, что ожидает тебя…

Ляпин поежился, словно могильный холод начал проникать ему под рубашку. Какой-то странный звук возник за его спиной - то ли скрип, то ли шорох, то ли крадущиеся шаги. Он замер и прислушался. Сумрачная тишина таила в себе неясную угрозу… Возникло ощущение чьего-то присутствия, как будто он был здесь не один. Жаром обдало от мысли, что пистолет остался на диване, там, где он положил его. Идиот! Оружие должно постоянно находиться при нем! Теперь…

Новый звук приковал его к месту. Охранник хотел оглянуться и не мог: мышцы словно налились свинцом, окаменели.

«Мальчики ничего не боятся! - вспомнил он слова отца. - Они должны быть храбрыми и никогда не плакать! Мальчик не может быть трусом!»

Делая над собой невероятное усилие, Сема крикнул:

- Эй, кто здесь?

Услужливое эхо подхватило его слабый крик, рассыпало на сотни отзвуков. И снова наступила зловещая тишина.

Он заставил себя оглянуться. Никого… Чуть покачивается бронзовый сосуд на цепях.

«Я сам задел его, когда шел по залу, - подумал Ляпин. - У страха глаза велики. Я не должен поддаваться страху».

Он с детства был трусоват и отчасти поэтому выбрал профессию охранника. Надеялся справиться с позорным для мужчины недостатком.

- Кто здесь? - уже смелее крикнул он, убеждаясь, что страх обманул его.

Если бы кто-то проник в здание… И тут Семен осознал, что пульт сигнализации остался в фойе. Волна дурноты окатила его и медленно схлынула. Ну и что же? Дверь крепкая, надежная, такую открыть непросто. На окнах решетки. Да и кто сюда полезет? Зачем?

«А никто и не собирается лезть, - зашептал внутри страх. - Мертвые… это они! Им не нужно открывать двери и окна. Они здесь… смотрят на тебя, зовут с собой… Скука давно поселилась в их гробницах из камня. Пистолет тебе не поможет, Семен. Мертвых нельзя убить! Они уже по ту сторону… недосягаемые, загадочные. Они знают то, чего тебе знать не положено. Для них не существует преград. И пульт с сигнальными кнопками тебе не поможет, Семен. Атрибуты этого мира бессильны против усопших. У них иная сила!»

- Ерунда, - тряхнул головой Ляпин, отгоняя наваждение. - Здесь нет никаких мертвецов - одни рисунки, картины. Живопись не оживает!

Он немного успокоился, двинулся дальше. Сцены пиров сменились сценами охоты, рыбной ловли, спортивных состязаний, изображениями животных. Но на всем этом великолепии жизни лежала печать предчувствия неминуемого ухода. Радостные лица померкли, они становились все печальнее и отрешеннее… танцующих девушек и веселых флейтистов сменили грифоны, клыкастые демоны, рогатые сатиры, глумливые карлики и жуткие уродцы. Трупная окраска тел придавала их образам оттенок злобной чудовищности, заглушающей смятенную человеческую грусть… И снова пиры - только уже похожие на погребальные тризны, снова надрывная радость, исступленные пляски… мучительная попытка забыться, отодвинуть прочь ужас надвигающейся смерти…