Два гения и одно злодейство - Соболева Лариса

На балкон ворвалась Одетт с гитарой, не подумала извиниться, а потащила Володьку назад в комнату, призывая общество к тишине. Когда гости мало-помалу утихли, поведала, что перед ними стоит самый настоящий «рюс Володья» и сейчас он будет петь «шансон рюс». Делать нечего, раз тебя так представили, пришлось петь. Надо отдать должное, слушать они умеют. Не то что наши ребята, которые в таких случаях ведут себя на вечеринках наплевательски по отношению к певцу. Свет погасили, горели свечи, курились индийские благовония, что-то сверкало, обдавая комнату огоньками. Пили вино и шампанское. Закуски почти никакой, так, бутерброды толщиной с пергаментную бумагу и пирожные. Володька спел пару песенок из русской попсы, романс, песню Высоцкого, в общем, репертуар разнообразный. И поражался: ни хрена не понимали по-русски, а просили еще.

Позвонили. Одетт на цыпочках ушла открывать, он пел как раз романс «Очи черные», ему даже нестройно вторили, и вдруг… Полин и Влад! У Володьки разом все оборвалось. Кажется, и они не ожидали его здесь увидеть, Влад помрачнел, Полин разнервничалась, а Володька все же допел. Его просили еще спеть. И он пел, что давалось теперь с трудом. И не смотрел в сторону Полин, хотя тянуло. Она же тихонько переговаривалась с Одетт. Володьку хвалили, а похвала на любом языке вещь доступная и приятная, он принимал восторги и восхищение с нарочитой скромностью, подставлял щеку девушке, желавшей облобызать его. Наконец поднял руки, мол, не могу больше, гитару тут же подхватил танцор из кабаре, а Володька с бокалом ушел на балкон. Ждал, что и Полин придет, чувствовал, что придет, хотя бы дежурно полюбопытствовать, как дела. В комнате толкались друг о друга пары, то есть танцевали, но Полин не приходила. «Ну и не надо!» – сказал себе и решил потихоньку слинять. Все – значит, все. И нечего встречаться даже случайно.

Он протиснулся между танцующими парами, отыскал куртку и очутился на площадке. Постоял, все-таки не теряя надежды, что Полин соизволит выйти. Не вышла. Разозлившись на нее, галопом сбежал вниз.

После шумной вечеринки голова гудела. Володька огляделся, не зная, куда податься. Не хотелось быть одному. Ночью далеко не все улицы Парижа многолюдны, этот район как вымер. В таком случае надо идти туда, где много людей и огней, чтобы забыться. Все, хватит, Полин нет и не было. Она приснилась, а сон не может приносить переживания. Только так подумал, сделав несколько шагов по направлению «неизвестно куда», как его окликнул женский голос. Ему бы бежать без оглядки, а он обреченно повернулся к Полин.

– Куда ты так рано? – спросила она, приблизившись. Про себя отметил, что Полин выскочила в пальто, значит, решила не задерживаться на вечеринке.

– Домой, – буркнул он и неторопливо побрел по тротуару.

Минут пять шли бок о бок. Она первая нарушила молчание:

– Написал что-нибудь?

– Создал два шедевра. Хочешь посмотреть?

Опять прозвучал вызов. Кому и зачем?

– Конечно, – ответила она, приняв вызов. – Поехали?

– Мадам, – остолбенел он, – ты хочешь на чердак?

Но Полин уже остановила такси. Пока ехали, не переставал ей удивляться. Вела себя так, будто сегодня утром расстались по-дружески. Она болтала о всякой всячине, о Софи и Одетт, с которыми, оказывается, все это время перезванивалась, о том, что не предполагала увидеть Володьку на вечеринке, что не знала о его работе в кабаре. Ну, и он отвечал тем же, беззаботным прикидывался до откровенной фальши, даже самому было неловко. Однако раздирало любопытство: почему она согласилась ехать на ночь глядя к черту на кулички? Ведь просмотр работ можно было отложить и до завтра.

Когда вошли в дом, пропитанный самыми неожиданными запахами, Володька предупредил, поднимаясь:

– Сама понимаешь, здесь живут униженные и оскорбленные, все точно по Достоевскому. Кстати, есть лифт, но я ни разу не видел, чтоб он работал. Нам на десятый этаж. Осторожно, Полин, не касайся стен, а то бывает, шутники мажут их… Еще тут гуляют полчища тараканов, клопы живут, можно подхватить чесотку, малярию и… и… ты не передумала? Нет? Тогда вперед на десятый. Кажется. Я точно не подсчитывал, на каком этаже живу.

Он включил свет в каморке, Полин не ужаснулась убогости жилища, во всяком случае внешне, но и не рисковала присесть. Впрочем, оба стула заняты тюбиками и банками с красками, а на кровать сесть как-то неудобно. Он сбросил покрывала с холстов и покосился на Полин. Несмотря на паршивое освещение, эти два полотна слишком очевидно не состыковывались с каморкой. Два человека, две страсти, две жизни настолько разнились и одновременно обнаруживали схожесть своей естественностью, что Полин долго молчала, внимательно глядя на работы, не выражая, впрочем, никаких эмоций.