Перед заморозками - Манкелль Хеннинг

Разговор с Ами Линдберг не выходил у нее из головы. Gud krevet. Gud kravde. Божья воля… какая воля? Уничтожить зоомагазин, обречь мучительной смерти беспомощных животных. Сначала лебеди. Потом теленок на ферме. Почерневший, обугленный. А теперь целый магазин. Конечно, это один и тот же преступник. Спокойно, без спешки уходит с места преступления, выкрикнув, что на это есть Божья воля.

И все время присутствует какой-то норвежец. Сожженные звери, пропавшие люди, воскресшие отцы… и моя подруга куда-то исчезла… она огляделась — ей почему-то показалось, что Анна тоже вполне может быть где-то рядом. Она подошла к Стефану Линдману. Он удивился:

— А ты что тут делаешь?

— Болтаюсь среди зевак. Но мне надо с кем-то поговорить.

— О чем?

— О пожаре.

Он задумался на секунду.

— Я еду домой поесть. Можешь поехать со мной.

Его машина стояла у отеля «Континенталь». Они поехали на запад. Он жил в одном из трех многоквартирных домов, выросших на первый взгляд безо всякой на то воли архитектора посреди района вилл. Рядом стоял длинный ряд зеленых контейнеров для сбора различных видов мусора.

Дом номер четыре был посредине. Стекло в подъезде было разбито и заклеено полоской бумаги, но бумага, в свою очередь, тоже была порвана. «Жизнь на продажу. Позвони на ТВ и расскажи», — прочитала Линда на стене дома.

— Каждый день вчитываюсь, — сказал Стефан, — очень глубокомысленная надпись.

За дверью на нижнем этаже истерически хохотала женщина. Стефан Линдман жил на самом верху. На двери был прибит черно-желтый вымпел с надписью «Спортивный клуб Эльфсборг». Линда вспомнила, что так называется футбольная команда Буроса. Под вымпелом на клочке бумаги было написано имя Стефана.

Он подал ей вешалку для куртки. Немногочисленная разрозненная мебель в гостиной стояла как бог на душу положит.

— Нечем тебя угостить, — пожаловался он. — Вода, бутылка пива. У меня дома почти ничего нет. Это временное жилье.

— Когда ты переедешь? Ты говорил что-то о Кникарпе.

— Я там ремонтирую дом. Вокруг большой сад. Думаю, мне там будет хорошо.

— А я все еще живу с отцом. Считаю дни до переезда.

— У тебя хороший отец.

Она посмотрела на него с любопытством. Комплимент был неожиданным.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Именно то, что сказал: у тебя хороший отец. У меня такого не было.

На столе лежали газеты и еще пара черно-желтых вымпелов. Она наугад вытащила газету — «Буросская газета».

— По дому я не тоскую, — объяснил он. — Но мне нравится читать о том, от чего я избавился.

— Было так скверно?

— Я дал себе слово, что если выживу после этого рака, уеду.

— А почему именно в Истад?

— Мне почему-то казалось, что в пограничном городе жить интереснее. Вся Швеция за спиной. Сконе — приграничная полоса. Лучше объяснить не могу.

Он замолчал. Линда не знала, с чего начать. Он проворно поднялся с дивана.

— Я принесу пиво, — сказал он. — Там, по-моему, есть какие-то бутерброды.

Он принес два стакана, пиво и бутерброды, но ел он один.

Линда рассказала, как она случайно оказалась рядом с Ами Линдберг, и передала содержание разговора. Он слушал внимательно, ни о чем не спрашивая. Только раз поднял руку, прося прерваться, и переставил торшер, светивший ему прямо в глаза. Штора на окне зашевелилась — поднимался ветер. Было довольно душно.

Он поймал ее взгляд.

— Думаю, будет гроза. У меня болят виски. Это у меня от матери. Виски болят — к грозе. У меня есть приятель из эстерсундской полиции, Джузеппе Ларссон.

— Ты называл это имя.

— Он утверждает, что перед грозой он чувствует непреодолимое желание выпить рюмку и закусить селедкой. Скорее всего, выдумывает.

— То, что я рассказываю, чистая правда.

Он кивнул:

— Я не хотел тебя перебивать.

— Мне трудно сосредоточиться.

Она продолжала. Вернулась к тому времени, когда, может быть, все и началось, когда Анне показалось, что она видела своего отца на улице в Мальмё. И во всем этом повествовании той дело возникала загадочная фигура некоего предположительно норвежца, по имени предположительно Тургейр Лангоос.

— Кто-то убивает животных, — закончила она. — Все более жестоко, более дерзко, если слово «дерзко» вообще применимо к психу. Кто-то убивает и человека, разрубает его на куски. И Анны тоже нет.