Клан Инугами - Ёкомидзо Сэйси

Вот и вышло, что проклятие топора, цитры и хризантемы, которое пытался инсценировать Сизума, исполнилось, завершившись смертью самого Сизумы.

— Все продумав, я отнесла тело в лодочный сарай, погрузила его в лодку и выгребла за ворота канала. Подплыла туда, где было помельче, и сунула его вверх ногами в ил. С вечера лед был еще не слишком крепким, но за ночь стал толще, и получилось совсем смешно.

Последняя глава

Рассказ Мацуко подошел к концу, никаких тайн, связанных с убийствами в клане Инугами, не осталось, но на сердце ни у кого не полегчало. Напротив, эта мрачная, темная правда отяготила души, как свинец. Сгущающиеся сумерки и мертвая тишина наполнили комнату знобким холодом. Небо, казалось, опять нахмурилось.

— Киё. — Резкий голос Мацуко разорвал тишину, словно крик какой то зловещей птицы в горах. Киё, встрепенувшись, поднял голову. — Почему ты вернулся в Японию под чужим именем? Ты совершил что-то постыдное?

— Матушка! — воскликнул Киё, а потом оглядел сидящих в комнате. — Матушка, я не сделал ничего постыдного в том смысле, какой вы имеете в виду. Знал бы, как изменились люди в нашей стране, ни за что не воспользовался бы чужим именем. Но я не знал. Я думал, что японский народ остался точно таким же, каким был, когда меня провожали на войну, — гордым своими знаменами и уверенным в победе. Я совершил серьезную ошибку на поле битвы. Я как командир принял неверное решение, и вся моя часть погибла. После этого разгрома в живых остались только я и один из моих подчиненных. Мы скитались по глухим районам Бирмы. Сколько раз я думал покончить с собой, покарать себя за свою ошибку! Как же я посмею, думал я, когда-нибудь ступить на землю Японии? В конце концов мой единственный уцелевший товарищ умер, а меня взяли в плен враги. Я назвался чужим именем. Мне казалось, что я позорю имя Инугами, попав в плен. Но… но… когда я вернулся в эту страну, я увидел…

Голос Киё дрогнул, обида стала комком в горле.

Так вот почему Киё вернулся в Японию под чужим именем! Возможно, поступок этот кажется странным, но гордость и чувство долга было присуще японцам до войны, а то, что Киё сохранил в себе эти качества даже после поражения в войне, несомненно, доказывает чистоту его сердца. В то же время, к несчастью, именно эти достоинства помешали ему предотвратить чудовищную трагедию.

— Киё, это правда? Это единственная причина, почему ты воспользовался чужим именем?

— Матушка, клянусь вам, мне нечего стыдиться, кроме этого, — горячо сказал Киё.

Мацуко улыбнулась.

— Тогда душа моя спокойна… Инспектор!

— Да?

— Я полагаю, Киё придется предстать перед судом.

— Боюсь, этого не избежать, — смущенно ответил инспектор Татибана. — Не важно, по какой причине, но факт остается фактом — он был соучастником… по существу, соучастником. Да еще — незаконное владение огнестрельным оружием.

— Что ему грозит?

— Не могу сказать.

— Но ведь не смертная казнь?

— Нет, конечно нет. И потом, я думаю, у него есть серьезные смягчающие обстоятельства.

— Тамаё.

Тамаё вздрогнула, когда Мацуко так неожиданно обратилась к ней.

— Да?

— Ты ведь будешь ждать Киё, да?

Тамаё побледнела, и слезы блеснули в глазах. Но голосом, полным решимости, она четко, без колебаний, ответила:

— Да, я буду ждать. Пусть десять лет, пусть двадцать… если Киё этого захочет.

— Тамаё… — Звякнув наручниками, Киё хлопнул себя по коленям и повесил голову.

В этот момент Киндаити что-то шепнул Фурудатэ, семейному поверенному Инугами. Тот в ответ уверенно кивнул головой и поставил перед собой большой узел, прежде находившийся у него за спиной. Все с удивлением взирали на этот узел, а Фурудатэ развернул его, и оттуда появились три прямоугольные шкатулки из адамова дерева, каждая длиной сантиметров в тридцать. С этими шкатулками в руках Фурудатэ направился к Тамаё медленным торжественным шагом, сел на татами и почтительно поставил их перед нею. Тамаё в изумлении широко раскрыла глаза, губы ее шевельнулись, словно она хотела что-то сказать.

Фурудатэ открыл крышки одну за другой и, достав из шкатулок их содержимое, уложил сверху. Восклицания и шорох, как шелест тростника под ветром, наполнили комнату: то были три реликвии клана Инугами — золотой топор, цитра и хризантема.

— Барышня Тамаё, — сказал Фурудатэ голосом, дрожавшим от волнения, — в соответствии с завещанием покойного Сахэя Инугами, я передаю эти три реликвии вам. Не будете ли вы добры отдать их тому, кого вы выбрали?