Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим

Но присмотрелись — оказывается, водка ни при чем. И гипертония тоже ни при чем. Убит — среди бела дня — убит человек. Ничего себе прогулочка на яхте получилась в воскресный день!

Гена Чухонцев даже не просил, как это у него заведено, подкинуть идейку. Вариантов было столько, что можно выбирать — но штука в том, что выбирать совсем не хочется. Что ни возьми — столько за этим встает проблем. Я чувствовал, что Гена лихорадочно ищет самое простое решение, самое непритязательное, уголовно-бытовое, такое, чтобы политика оказалась вовсе ни при чем.

— Может, его пушной фабрикант грохнул? — с надеждой спросил меня Гена. — Скажем, Хабибуллин отказался его рекламу давать. А Сундуков пришел на презентацию с ружьем, как, по-твоему, похоже на дело? Как вариант?

— Прямо на презентации решил пальнуть? — усомнился я.

— И что такого? — цеплялся Чухонцев за свою версию. — Спилил дуло, спрятал обрез под одеждой, а потом…

— Гена, — сказал я ему, — ты не увлекайся! Сундуков в плавках был.

— В плавки спрятал, — робко предположил Гена.

— Обрез?

— Да что ты ко мне пристал! Ладно, не прятал он обрез в плавки! Хорошо! Так, может, конкуренция? Может, коллеги шлепнули? Хочет Берштейн занять редакторское кресло? Как думаешь? — Гене ужасно не хотелось сворачивать на политику, не хотелось даже думать в том направлении. Ни с кем не хотел связываться Гена Чухонцев — ни с городской думой, ни с демократической партией. Пусть журналист Берштейн будет виноват, всем сразу станет легче. — Берштейн? — спросил я, предлагая ему вслушаться в безобидную фамилию.

— Как вариант… Приготовил корзину подарков, а на дне корзины — обрез. Достает свертки, вынимает ствол… Подошел ближе — бабах!

— Ну что ты, Гена, — сказал я ему мягко. — Не делают так журналисты.

— А может, некоторые делают? В порядке исключения?

— Ты посмотри на Берштейна!

Поглядели мы на Берштейна: лысенький, тощенький, пушок вокруг темени, кадык болтается на тощей шее. Нет, не метил Берштейн на место Хабибуллина, это даже Гена Чухонцев понял.

— По-твоему, заказное? — Тоска была в голосе Чухонцева, тоска обреченного.

— Ясно, заказное. Тут, Гена, даже думать нечего. Ты вот со Сливкиным поговори, с демократом — узнай, кому выгодно заставить газету молчать.

— Ох, неохота мне со Сливкиным говорить! Имей в виду — подозрения с Берштейна я не снимаю!

— Ну хотя бы с Кошелевым побеседуй. Интересно, что в городской думе считают.

Гена Чухонцев руками на меня замахал. Не хочет он с Кошелевым беседовать. Несладко было следователю Чухонцеву.

Тут еще Альбина Кац, правозащитница со стажем, подливала масла в огонь: влезла на капитанский мостик, взяла мегафон и давай орать: «Совесть России убита! Не дадим заткнуть рот правде!» Гена распорядился ее с капитанского мостика снять, но Альбина Кац была опытный оратор. Прошла такую школу, никакому Гене Чухонцову за ней не угнаться. Едва матросы и милиционеры приблизились, как Альбина Кац влезла по веревочной лестнице на грот-мачту и оттуда, с клотика, стала орать как резаная: «Душат прессу! Ломают золотые перья России!». Я думал, Гена с ума сойдет — он весь как-то съежился, побелел. Пальцы дрожат, голос стал писклявый.

— Слезайте с мачты, гражданка! — пищит Гена.

— Нас не сломить! — кричит Альбина Кац. — Мы не слезем с мачты! Люди доброй воли, помогите!

Ее крики сразу же пьяная шпана с берега подхватила, местные ярыжки возбудились. Драные, пьяные, в линялых тренировочных штанах, они подошли к яхте.

— Нас не сломить! — орут и пустыми бутылками в милицию кидаются. — Палачи! Даешь демократию!

— Давай журнал посмотрим, — предложил я Гене. — Они как раз пилотный номер издать успели. Поглядим, кого этот номер мог задеть.

Под палубным тентом, на пластмассовом столике, заляпанном вином, разложили мы свежий «Русский траппер». Бескомпромиссный листок, что там говорить! Открывался номер приветственным словом самого президента — пожелания успехов на ниве трапперства. Называлась статья «Доброй охоты!». Следом шли мнения Альбины Кац по поводу положения в Дагестане — Альбина Кац в чем-то сомневалась, кое-что осуждала, но в целом — надеялась. Демократ Сливкин писал о перспективах «открытого общества» в Мордовии — много было проблем, но шансы справиться имелись. Интервью с Кошелевым касательно строительства высотной башни «Россия» — по словам депутата, башня эта должна была стать самым высоким сооружением в мире. Был представлен и текст подозреваемого Берштейна — писал Берштейн о богатом меценате Бабуянове, сенаторе и миллиардере, купившем футбольный клуб в Афинах. Дескать, побольше таких Бабуяновых, и мир изменится.

— Ну и что? — спросил меня Гена. — Тебя что здесь зацепило?

— Например строительство. Что если проект давно рассыпался, и Кошелев вытащил на свет то, что надо спрятать? Небось бюджет стройки уже распилили и в офшоры вывезли, а этот лопух здесь рекламу дает.

— А Хабибуллина зачем стрелять?

— Ты не думаешь, что метили в Кошелева?

— Как вариант… — Гена цеплялся за любую соломинку. — Хорошая догадка…

— Это какая же у вас догадка? — загремел с берега сочный голос, и большой жирный человек в белом костюме резво взбежал по сходням, а за ним три охранника в черных костюмах.

Толпа свидетелей раздалась, менты прижались к поручням, местный следачок совсем скис.

— Это сам Бабуянов, — шепнул он нам с Геной. — Его усадьба вон на том берегу, аккурат напротив деревни.

— Ах так, значит, он здесь живет! — оживился Гена, но взглянув на Бабуянова, понял, что приставать с расспросами к этому человеку не следует.

— Бабуянов, — пояснил я Гене, несведущему в мире журналистики, — владелец и спонсор «Русского траппера». Он не только футбольным клубом владеет, у него еще газеты и пароходы. Этот журнал основал, чтобы подольститься к президенту, и Хабибуллина он главредом назначил. Пожалуй, ему убивать собственного главреда — без надобности.

Гена слушал меня вполуха, а оставшиеся полтора уха обратил к Бабуянову — сенатор ухватил Гену за грудки, чтобы тот не вывернулся.

— Чтобы к вечеру всех нашел! — орал Бабуянов. — Лично мне доложишь! Придешь — и доложишь! Если тебе бабки нужны, так прямо и скажи! Вы все за взятки работаете, знаю я вашего брата! Мошенники! Тебе сколько дать, чтоб поворачивался?

— Ничего мне не надо!

— Бери, прыщавый, пока дают! Но чтоб за каждую копейку отчитался! Я тебе не мать Тереза! Зря никому не даю! Сказал: найди, значит — разбейся, а найди! На брюхе приползешь и доложишь! Понял?!

— Я на службе! Пустите меня!

— Ты народу служишь, прыщавый! Стране! А я и есть представитель народа, понял? И спросим мы с тебя строго, ох, строго спросим!

— Опричник! — крикнула Гене с мачты Альбина Кац, правозащитница. — Держиморда! Прошли времена, когда карательные органы пользовались безнаказанностью!

— Верно, Альбиночка! — улыбнулся ей Бабуянов. — Прошли те времена! Мы теперь этих следачков без каши жрать будем! А то, понимаешь, забрали себе власть! Распоясались! Понял, прыщавый? — И Бабуянов потряс Гену за шиворот.

— Вы, однако, полегче, — сказал я Бабуянову, — руки не распускайте.

— А ты кто такой? — спросил Бабуянов, и его охрана придвинулась ко мне совсем близко. Знаете такое ощущение, когда со света попадаешь в темную тесную комнату — вот так и для меня мир вдруг сжался в очень маленький уголок — а слева и справа нависли люди в черном. И очень сильно пахло потом и одеколоном, меня едва не стошнило.

— Репортер, — сказал я.

— В моем «Траппере» служишь? То есть в «Русском траппере», — поправился Бабуянов.

— Нет, я в «Вечерней газете» работаю.

— А то иди к нам, в «Траппер». Лучшие перья у нас. Эх, какого журналиста убили… — закручинился Бабуянов. — Какая светлая голова… Знал, знал мазурик, кого убрать…

— А может, он и не знал, — подал голос тощий Берштейн. — Может, убийца не понимал, что значит Роберт Магомедович для России? А то бы не осмелился…

— «Не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку подымал»… — выла с мачты Альбина Кац.

— А хрен его разберет… — задумчиво сказал Бабуянов. — Может, и не понимал. Забашляли, видать, мужику прилично. Из чего он шмалял?

— Простите? — Гена приводил в порядок свой костюмчик, измятый сенатором.

— Волына, спрашиваю, какая? Ружье какой марки? — Пуля от винтовки «Голанд-Голанд», — встрял местный следачок.

— Дорогая вещь. Не пожалели на моего главреда бабок. У меня в охотничьем павильоне таких всего пять штук. Ценный ствол. Я вам так скажу: стреляли в главреда, а метили выше! Я верно говорю: тут крупный заказ. Под меня копают… Или… — Бабуянов не договорил, но многим стал понятен его намек. Что если вообще решили похоронить идею трапперства, идею свободной охоты? Может, кто-то решился на безумный шаг, осмелился дискредитировать проект, одобренный самим президентом? А что если… — Дальше и думать уже люди страшились, столь дерзновенно-пугающим представал им замысел убийцы.