Сон дядюшки Фрейда - Донцова Дарья

– А почему она тут? – полюбопытствовала я.

– Правило номер один. О себе говори, о других никогда, – наставительно объяснила Анжелика, – чужие грехи не повод для сплетен.

– А вас как угораздило сюда попасть? – продолжала я беседу.

– Отца с матерью и брата хотела сжечь в бане, – спокойно ответила Лика, – родители не разрешили мне с рок-группой петь, я с коллективом в тур по России собралась, а Серега предкам настучал, что я чемодан сложила. Папаша меня ремнем выдрал и в особняке запер. Ну я и решила, что без семьи мне лучше станет, все деньги мои, я одна наследницей крутого бизнесмена буду, дождалась, пока родители париться пошли (брат, на мою удачу, с ними отправился), дверь сауны снаружи заблокировала, термостат на самую большую температуру поставила и ушла к подруге. Мне тогда едва шестнадцать лет исполнилось, ума ноль. Отец с братом створку вышибли, все живы остались. Тридцать дней я в комнате своей взаперти провела, родители требовали: «Признайся, что нас убить хотела», а я в ответ: «Неправда, у подруги чай пила, кто к двери диван приставил и температуру повысил, не знаю. У папы много врагов, они кого-то из прислуги подкупили». Потом предки выпустили меня из плена, посадили в самолет, сказали: «Анжелика, давай забудем эту историю, слетай на море, отдохни, подумай о своем поведении, возвращайся, и заживем по-прежнему». Я обрадовалась, решила: прокатило. В аэропорту меня встретили, в отель на машине повезли, угостили лимонадом… и я в Волчьей пасти очутилась.

– Думала, здесь только те, кто совершил убийство, – не удержалась я.

Лика исподлобья взглянула на меня.

– Я убийца, а то, что люди спаслись, значения не имеет. Трудный путь мне пришлось пройти, чтобы стать другим человеком. Борис Валентинович может показаться жестоким, и сначала я его ненавидела, но спустя время поняла: профессор из гадины сделал меня хорошим человеком. Не окажись я здесь, могла бы еще на чью-то жизнь покуситься. Перешла черту? Украла, убила? Потом спокойно повторишь этот опыт, подумаешь: один раз с рук сошло и во второй получится. Я на краю бездны балансировала, а Эпохов меня от обрыва оттащил.

– А почему ты здесь осталась? Могла же уехать, – удивилась я.

Лика поправила стянутые в хвост волосы.

– Увидев, что я переродилась, шеф меня в кабинет вызвал и сказал:

– Если хочешь, уезжай в любой момент, но знай: твоя семья давно перебралась за границу. Я родне сообщил: «Ваша дочь теперь достойный человек, от прежней дряни и следа не осталось». Твой отец ответил: «Не понимаю, о ком вы говорите, у нас с женой один сын». Ну и я поняла, что ни папе, ни маме, ни брату не нужна. Спасибо, Борис Валентинович у себя оставил, в Казалини не отправил, разрешил здесь жить, я не простая горничная, экономка, мне Павел, Федор, Полина, Зинаида, Ксения и все остальные подчиняются.

Я отметила новое имя «Зинаида» и протянула:

– Красивые у вас туфли, черные с серебряными пряжками, похожие Феррачало часто делает. Люблю его обувь.

Анжелика вытянула правую ногу.

– Ну это не его модель. Мы здесь носим форму, такие лодочки у всех женщин, платья одинаковые.

– Хорошо, что фурнитура под серебро, – одобрила я, – на мой взгляд, золотая вульгарна. А мне такие дадут? В комнате я нашла ужасные тряпки и деревянные башмаки. А что такое Казалини?

Лика встала.

– Тебе пора. Ступай без задержки. Не о шмотках тебе думать надо. Ты обо всем узнаешь. Сама разберешься. Все поймешь.

Дойдя до пересечения аллей, я повернула направо, резво побежала вперед, но ничего похожего на ферму впереди не оказалось. Через некоторое время дорожка, вымощенная плиткой, сузилась до тропинки без покрытия и запетляла между деревьями. Я продолжала бежать и в конце концов очутилась около развалин дома, сложенного из серых камней. От здания осталась одна стена, на вид древнее египетских пирамид, в ней было узкое окошко, больше смахивающее на бойницу. Похоже, уничтоженное временем здание возвели в те времена, когда люди еще не научились делать стекло или оно было слишком дорогим, чтобы вставлять его в окна. И зеркала раньше считались роскошью. В Версале, находящемся под Парижем, есть знаменитая галерея, где все стены покрыты зеркалами. Современные туристы, очутившись там, выражают бурный восторг: очень красиво, много картин, прекрасные люстры, чудесный вид на роскошный парк. Но зеркалами мало кто восхищается. Сейчас посеребренное стекло никого не поражает, а сплошь покрытые им стены считаются уместными лишь в балетных классах и фитнес-залах. Но во времена Людовика Четырнадцатого дело обстояло иначе. Мируары[4] стоили безумных денег, даже богатые люди не могли позволить себе больше одного в доме, и висело оно не в спальне, не в гардеробной хозяйки, а на стене гостиной, дабы посторонние видели благосостояние хозяев. Зеркальная галерея Версаля просто убивала верноподданных Короля-Солнца своей роскошью.

Я ущипнула себя за запястье. Эй, дорогая, любишь гулять по прекрасному парку Версальского дворца? Тогда немедленно перестань о нем думать, в противном случае рискуешь никогда не увидеть творение гениального садовника Ленотра. Сейчас тебе нужно попасть на ферму, только ты, похоже, забрела не туда.

Я огляделась по сторонам, заметила чуть поодаль от развалин каменный столб с какой-то надписью, подошла к нему и прочитала: «Kasalini Memento mori». Я вздрогнула, повернула голову и увидела холмики, поросшие сорной травой, чуть дальше громоздилась прямоугольная куча желто-коричневой земли, на ней пока ничего не выросло. Мне вмиг стало холодно. Первокурсница Даша Васильева старательно учила латынь, но мертвый язык давался мне с большим трудом. Зачет я ходила сдавать несколько раз, а на экзамене чудом получила тройку. Едва выйдя из аудитории с зачеткой в руке, я мгновенно вытряхнула из головы обрывки знаний по латыни, но кое-какие крылатые выражения засели в памяти. «Memento mori» в переводе означает: «помни о смерти», эти слова украшают ворота многих кладбищ Европы.

Я попятилась. Рассказывая о себе, Лика обронила фразу: «Спасибо, Борис Валентинович в Казалини меня не отправил, оставил здесь жить». Мои ноги сами собой побежали по узкой тропинке назад к перекрестку. Казалини – местное кладбище, оно напоминает погост, на котором находят последний приют преступники. В СССР не существовало моратория на смертную казнь, после исполнения приговора тела расстрелянных родственникам не выдавали, их хоронили в общих могилах, на которых просто ставили табличку с номером. Сейчас я увидела несколько холмиков, поросших травой, и один песчаный, свежий. Вероятно, там лежат останки бывших подопечных Эпохова. Моя группа только приехала сюда, наших предшественников умертвили недавно, их последний приют засыпан, но не успел покрыться растительностью. Борис говорил, что контракт с родственниками подписывается на три года, потом семья перестает оплачивать содержание узника.

Я остановилась и сделала пару судорожных вдохов. А еще тюремщик сообщил, что к нему попадают люди исключительно из богатых, знаменитых, чиновных фамилий. Наверное, когда истекает трехлетний срок, садист сообщает родне:

– Ваша дочь (жена, муж, сын, брат, сестра) исправилась, стала другим человеком и готова вернуться в отчий дом.

А теперь вопрос: вы примете с распростертыми объятиями такую, как Лика? Девушку, которая пыталась сжечь всех близких в бане? Поверите в то, что она более никогда не покусится на чужую жизнь? Думаю, девять людей из десяти отвечают Борису: «Не желаем иметь дела с дрянью». И что? Эпохов спокойно отпустит заключенную? Она же может рассказать, где провела несколько лет, устроить скандал в прессе, доставить и профессору, и своим чиновным знаменитым родичам очень много проблем. Да, большинство бывших заключенных, опасаясь, что известие о совершенном им преступлении выплывет из тьмы, крепко прикусит язык. Но хватит одного болтливого языка, чтобы нажить кучу неприятностей. Наверное, Эпохов, узнав, что семья не желает общаться с паршивой овцой, говорит:

– Хорошо. Я решу проблему. Раскаявшаяся особа вас никогда не побеспокоит, отправлю ее в монастырь в Тибет.

Из Волчьей пасти никто не уезжает, преступники находятся здесь три года, а потом Эпохов их убивает. В живых остаются лишь те, кто по какой-то причине понравился боссу, и они прекрасно знают: в любой момент настроение капризного шефа может измениться, и тогда их отправят в Казалини.

Я неслась назад по дорожке. Почему срок заключения ограничен тремя годами? В принципе, Борис может держать подонков десятилетиями, родственники будут исправно оплачивать счета, по поводу денег за свои услуги профессору нечего волноваться. Если кто-то обманет Эпохова, он может сделать так, что о семейной тайне узнает пресса. Так почему только тысяча сто дней пребывания? Зачем часто менять контингент? Отчего сюда людей завозят группами?