Инь, янь и всякая дрянь - Донцова Дарья

– Любуйтесь, – сказала она, – лучше, чем у некоторых дома. Знаете, как обычно старики живут? Ремонт при царе Горохе делали, сантехника течет, мебель рушится, холодильник не работает, кругом грязь, пыль, телевизор древний, даже и не цветной. А у нас? Красотища! Этот коттедж Ивана Сергеевича. Дедушка заплакал, когда сюда приехал, все повторял: «Деточки, ну и красота! Счастье какое! Лес, птички и еда четыре раза…»

Мы на продуктах не экономим, пожилые покушать любят. Иван Сергеевич сейчас спит, ему лекарство дали, в девять проснется и поужинает. Домики одинаковые, а вот услуги разные. Можно нанять медсестру на день, на ночь, на сутки…

Женя говорила безостановочно. В конце концов мы снова вышли на полянку.

– Сколько у вас домиков? – спросила я.

– Двадцать, – последовал ответ. – А вы тетю хотите сюда поместить навсегда или на время?

– Простите? – переспросила я.

Женя окинула меня взглядом.

– Вы не похожи на богатую, – констатировала она, – а домик денег стоит.

– Ради тети я готова на все.

Женя кивнула.

– Понимаю. Да только быстрее белки не прыгнешь. Многие хотят старикам хороший уход обеспечить, но с рубликами напряг. Вот наш заведующий и пошел людям навстречу: можно престарелого или больного на месяц к нам поместить. И ему хорошо на воздухе, и родственникам отдых.

– Отличная идея, – одобрила я. – А кто у вас здесь живет? Приличные люди?

Женя начала загибать пальцы.

– В первом Родионов, у него инсульт, во втором Элла Михайловна с Альцгеймером, в третьем Костя Реутов, спинальник. У него жена бизнесвумен, не бросила супруга, часто приезжает, раз в месяц точно.

– Ничего себе часто! – невольно вырвалось у меня.

Женя вздохнула:

– К другим-то годами не являются! А некоторых навещают, Самойлову, например. Хотя какой толк, она ж ваще овощ. Но к ней парень иногда заглядывает, симпатичный такой, только вечно невесть кого из себя корчит.

– Оксана Родриговна Самойлова жива и лежит у вас? – воскликнула я и прикусила язык. Сейчас медсестра удивится и спросит: «А вы откуда знаете имя больной?»

Но Евгения не обратила внимания на мою оплошность.

– Ага, – по-детски закивала она. – Бедняжка! Попала в автокатастрофу, еле-еле выжила. Но, на мой взгляд, лучше сразу на тот свет, чем вот так… игрушкой в чужих руках остаться. Сама ни сесть, ни повернуться не может, молчит, не разговаривает. Вдруг понимает чего, да как узнать?

– Ей не позавидуешь, – подхватила я интересный для меня разговор.

– Это точно!

– Хорошо, что родственники есть.

– Подруга, – поправила Женя, – она за ней ухаживала.

– Какая верная приятельница!

Медсестра кивнула.

– Алена, так знакомую Самойловой зовут, ее квартиру продала. Отдала шикарные хоромы в центре, получила однушку на окраине, а разницу сюда принесла, чтобы за Оксаной ухаживали. Раньше Алена каждый день приезжала, возила Оксану на коляске по парку, он у нас огромный. Все надеялась: подружка оживет. Да только зря. А теперь уже с год не показывается. Надоело ей, наверное. Или замуж вышла.

– А Самойлова может поехать в город? – спросила я.

– Нет! – категорично ответила Женя.

– За больными целый день следят?

– За Оксаной нет нужды безотрывно приглядывать.

– Вот видите! Значит, она может съездить в центр и вернуться. Не хочу, чтобы моя тетя бежала отсюда! – заявила я.

– Самойлова сама не передвигается, – пожала плечами девушка.

– Можно нанять сиделку, которая старушку за руку держать будет, – предложила Женя. – Но зачем деньги зря тратить? Для начала надо правильно оценить состояние больного, насколько ему помощь нужна.

– Ага, – кивнула я.

– Вот, например, Роберта Львовна из семнадцатого, – чирикала Женя. – Ее сюда невестка привезла. У старухи особых проблем нет, на своих ногах ходит, только припадки злобы у нее случаются. Принесешь ей чаю, ласково скажешь: «Добрый вечер», и не знаешь, чего ждать. Если она в хорошем настроении, нормально ответит, а если у нее желчь разлилась, тогда просто тушите свет! Элементарно может зафигачить в тебя табуреткой. Но Роберта не дура, себе она плохо не сделает, только окружающих ненавидит. И зачем бабке постоянная медсестра? К ней приходят, чтобы одеть, обуть, покормить, спать уложить. А вот Елена Петровна из седьмого, та тихая, но легко может стекло разбить и съесть его, около нее безотлучно девочки находятся. Ваша тетя в какой стадии?

– Ближе к Роберте Львовне, – протянула я.

– Значит, можете на персонале сэкономить, – кивнула Женя.

– А что будет с Самойловой, когда закончатся деньги, заплаченные за ее содержание? – повернула я разговор к интересующей меня теме.

Женя растерянно заморгала.

– Ей полтора года вперед оплатили, по полной программе.

– Но ведь Алена, подруга Оксаны, перестала приходить.

– Да, – подтвердила Женя, – раньше часто приезжала, а потом – как отрезало. Только тот парень иногда заглядывает, но ненадолго. Вроде он ее женихом был. А Алена исчезла, хотя раньше каждый день являлась, после работы прикатывала, а в выходные днями просиживала. Ей постоянный пропуск оформили, все тут ее знали – и врачи, и пациенты. У нас есть вполне приятные старички. Одна бабуся жила, милая такая, на коляске ездила, у нее перелом шейки бедра был. Так они все с Аленой гуляли. Та сначала Самойлову выкатит, потом Лебедеву и давай болтать. А потом Лебедева умерла, и Алена исчезла.

– Вам это не показалось странным? – спросила я, пытаясь сообразить, отчего фамилия Лебедева показалась мне знакомой. Впрочем, она довольно распространенная, не стоит отвлекаться.

Женя вытащила из кармана халата сигареты.

– Давайте на лавочку сядем! Ой, хорошо-то как… Чувствуете, какой чистый воздух? Прямо будто не Москва, а райское место. Не зря Антон Данилыч нахимичил с территорией. Вот уж жук! Это наш бывший заведующий. Понимаете…

Я мерно кивала головой в такт болтовни Жени. Девушку оставили одну, на город опускается вечер. Ну, может, в каких домиках и есть сестры, но они приглядывают за подопечными, на улицу не высовываются, поболтать Жене не с кем, а тут посетительница! Пусть посплетничает, а я буду направлять беседу к Самойловой, авось выясню нечто интересное.

– Раньше тут все государственное было. – Женя повела рукой по сторонам. – Там, за забором, лес, в нем работал детский корпус. Здесь знаете что при коммунистах было? Дом престарелых! Недавно мы девяностолетие отпраздновали. В одном корпусе, вон он, между деревьями виднеется, бабушки с дедушками жили. Они там и сейчас содержатся, на гособеспечении. Не очень-то хорошо за ними присматривают, и ремонта давным-давно не было. А подальше, в лесочке, инвалиды детства обитали, всякие там дауны. Их пытались уму-разуму научить, даже школа функционировала. Я сама ее не застала, Роза Михайловна рассказывала, сестра из большого корпуса. Она тут чуть ли не сто лет служит, память у нее, как у эпилептика. Спросите: «Баба Роза, чем больных в семидесятом году двенадцатого ноября кормили?» – она напряжется и вспомнит. Потом детский корпус в негодность пришел, а наш тогдашний главный допер, что земля штука дорогая, и продал лесную часть под строительство поселка. Чего-то он там намутил с документами, получилось, что гектары его личные, а не интернатовские. Наверное, большой капитал отхватил, потому что живенько уволился и куда-то из Москвы уехал. Правильно, с деньжищами везде хорошо. Новый главный попытался у поселка лес назад оттяпать, да ни фига не вышло. Вот так мы и потеряли территорию. Но нынешний начальник тоже умный, он спонсоров нашел, построил коммерческое отделение и…

Я решила, что Женя уже достаточно углубилась в историю дома престарелых, и попыталась вернуть ее к Самойловой.

– Все-таки странно, что подруга Алена сначала так заботилась об Оксане, а потом исчезла.

– Да нет, – отмахнулась Женя, – случись наоборот, таскайся она сюда безостановочно, я бы удивилась. Люди устают, у них свои дела и заботы… Даже самые внимательные рано или поздно «сдуваются». Вон к Элле Петровне дочка по первости четыре раза в неделю шастала, потом три, затем два, теперь хорошо, если по праздникам заглянет. И осуждать ее нельзя, ведь поместила мать в хорошие условия.

– Так что будет, когда закончатся деньги на Самойлову? – нажимала я на одну педаль.

– Ну, оплачено по ноябрь.

– Но ведь осень наступит! – резонно заметила я.

– Только не для Самойловой, – вздохнула Женя. – Помните, я вам сказала, что у нас скоро домик освободится? Максимум через неделю?

– Да, – кивнула я.

Женя ткнула пальцем в самую дальнюю избушку.

– Вон тот, уютный такой. В нем сейчас как раз Самойлова и лежит.

– Ее через семь дней выселят? Куда?

Медсестра с жалостью посмотрела на меня и пояснила:

– На кладбище.

– Оксана умирает?

– Собственно, она уже давно мертвая, – протянула Женя. – У таких больных часто бывает воспаление легких, оно их и убивает. Знаете, как медики пневмонию зовут? Ласковая смерть. Ей-богу, лучше от нее скончаться, чем на аппаратах лежать! Самойлова еще долго прожила, если ее теперешнее существование можно назвать жизнью. И вот все.