Советы одиного курильщика.Тринадцать рассказов про Татарникова. - Кантор Максим

— А я думал, они за свободу боролись, — сказал я.

— Что такое, по-вашему, свобода? Свобода боярина — брать с крепостных, свобода крепостного — уклониться от уплаты. Потому и прижимали бояр при Иване Грозном — чтобы не могли они обирать своих рабов, сам царь намерен этим заняться. Именно царь Иоанн Васильевич упразднил систему так называемых кормлений — и централизовал налоги, чтобы не местные бояре драли с крепостных три шкуры, а он сам, своею собственной дланью шкурки обдирал.

— Сергей Ильич, — прервал я Татарникова, — про царя Иоанна, новгородских купцов и черных полковников нам будет очень интересно как-нибудь послушать. Специально соберемся и послушаем лекцию! Но вернемся, прошу вас, к нашему делу.

Татарников словно не услышал меня. Он продолжал говорить с упрямством и настойчивостью.

— Царь сам устанавливает, какие налоги возьмет и на что истратит, — ему видна общая картина событий. Он знает, что из церковных колоколов он будет лить пушки, из подушного налога построит крепости, а из прогрессивного отремонтирует царские палаты. Народ не прекословит — несет, что прикажут. Но царю и императору всегда мало! Мало! И денег мало, и власти тоже не хватает! Чего много — это людей, а денег всегда в обрез! Он богат, баснословно богат, у него есть все, он забрал уже последнее. Но он знает свой народ! Он хорошо его изучил! Он уверен, что у людишек есть подкожные резервы, которые можно изъять, всегда найдется, где еще можно пошарить! Надо знать, где надавить, и деньги будут! Можно цену на водку приподнять, можно налог на отхожие места ввести, можно учинить продразверстку — есть методы! Пойти по домам с приставом и трясти обывателей, трясти!

— Вроде как комиссары ходили в двадцатые, да? — Что комиссары? Сам царь Иоанн Васильевич лично на дыбы вздергивал, сам царь Петр сек до смерти, дело-то государственное! Вот и наш герой — уж не знаю, кого вы в виду имеете, не интересуюсь даже знать — он сам сел в машину и поехал по своему городу. Время-то трудное, кризис на дворе! Беда пришла в отечество, акции упали! Приходится самому, самому все делать! Положиться решительно не на кого, а народ — это такая бессознательная бестия, все норовит утаить, припрятать…

— Неужели вы считаете?.. — Гена Чухонцев даже договорить фразу не сумел, поперхнулся.

— Так что же тут считать, голубчик? Все яснее ясного. Экономики в нашей стране нет, промышленности нет, образования и науки тоже теперь нет. Зато чего у нас много — это ресурсов.

— Нефть… — мечтательно сказал Чухонцев.

При слове «нефть» у русского человека всегда глаза закатываются и рот немного приоткрывается. Почему так, непонятно.

— Нефть, руда, газ. И еще люди. Люди — тоже ресурс. Их можно послать на войну, можно использовать на выборах, можно бесконечно доить. За каждым присмотреть надо. Вы свои налоги регулярно платите или засунули в наволочку пару червонцев? Все до последнего отдали царюбатюшке или решили толику заначить?

— Ну, — сказал Гена уныло, — если так рассуждать…

— Именно так и рассуждает государство. Государство не отдаст свои ресурсы — просто потому, что больше у государства ничего нет. И людской ресурс тоже не отдаст. Само шкуру спустит. Это важное занятие начальник посреднику не доверит. Все налоги уже ввели — или еще один можно? Например, налог на страх? Поедет начальство — напугает и самолично дань соберет. С каждого двора, с каждой квартиры.

— Третье лицо в государстве! — Гена выдохнул. — Он с самим президентом и премьером рядом фотографируется! Он… — На Гену было жалко смотреть. — Не верю!

— Именно потому, что третье лицо в государстве, ему надо делом заниматься.

— Так ведь он же… он же добрый! Он детей любит, музеям помогает, зачем ему?

— Конечно, добрый. Он детей любит, ему по чину положено детей любить, — и налоги собирает, это ему тоже по чину положено. Чин у него такой. Понимаете, голубчики, ирония нашей истории состоит в том, что самозванцев не бывает, — потому что страх настоящий. Реальность — это именно страх.

— Думаете? — и слова застревают во рту.

— Думаю.

— Народ его любит, — сказал майор Чухонцев растерянно. — У нас народ разборчивый. Уж если народ человека любит, значит, человек хороший.

— Любовь разная бывает. — Сергей Ильич пригубил рюмку и щелкнул пультом старенького телевизора. Во весь экран мы увидели чиновную щеку с румяным засосом, оставленным Надеждой. — Вот оно, свидетельство народной любви. Вам довольно?

Он поставил рюмку на стол.

— Не хочется мне пить.

Мы с Геной смотрели на экран, смотрели на Сергея Ильича Татарникова, и почему-то водку пить нам в тот день действительно не хотелось. Не было настроения.

Когда местонахождение директора ювелирного магазина «Червонец» не могут установить в течение полугода — это я понимаю. И если министр энергетики пропадает вместе с бюджетными денежками — у этого тоже есть резоны. А исчезновение простых смертных происходит в рамках общей статистики и никаким объяснениям не поддается.

Но тут стали риэлторы пропадать — кому они помешали? Может, руководству сомнительных контор недвижимости? Кокнул сотрудника — и гонорар платить не надо. Нет, выяснили опера: пропавшие трудились в лучших агентствах столицы, где за удачные сделки награждают, а не убивают. Может, агентов умертвили обманутые клиенты? Вложили люди деньги в нулевой цикл многоэтажки в Зябликово, а панельку так и не возвели, — вот и отыгрались обезумевшие простаки на риэлторах. Проверили такую возможность: нет, занимались пропавшие агенты элитным жильем в центре Москвы.

Я про эту историю узнал по родственным каналам. Теперь у каждого москвича есть родственник-риэлтор: риэлторов столько развелось — кошек, по-моему, и то меньше. И всех почему-то зовут Ленами. Мою родственницу — тоже, а точнее — Леночка.

Леночка всегда плачет, глаза у нее большие, и в них написано: «Буду вам хорошей женой». Мне загс не грозит — мы с ней двоюродные — вот только с друзьями Леночку знакомить неудобно, она на мужиков бросается. И конечно, никакой она не риэлтор. Смысл жизни риэлтора должен заключаться в словах «поэтажка, жэбэпэ, бэтэи, на сделку выходим», а у Леночки смысл жизни в том, чтобы дождаться семейного счастья и бросить работу к чертовой матери.

— Зачем я пошла на эту работу?! Зачем!

— Мужа найти, — подсказал я.

— При первой возможности уйду! Думала, офис приличный, люди солидные…

— Носового платка нет, — предупредил я. — Придется тебе в туалет за бумагой топать. Успокойся и расскажи толком.

— Я боюсь. Он за мной третий день ходит! Обернусь — а там он.

— По порядочку, гражданка, — сказал я тоном Гены Чухонцева. — Кто — «он»? — Я, признаться, решил: придумала себе Леночка воздыхателя. Не сложилось девичье счастье — умом и тронулась.

— Девочки в офисе тоже его видели! Ходит он, понимаешь?

— Маньяк, что ли, за тобой увязался?

— Не за мной! За всеми риэлторами! Три человека у нас пропало! И по Москве, говорят, уже восемнадцать риэлторов исчезло. Во всех агентствах работники трясутся!

— Как твое агентство называется?

— «Элит-недвижимость». — Леночка опять зарыдала.

— На Остоженке?

Я мимо их офиса проходил пару раз: там одни ручки на дверях — килограммов двадцать меди.

— Мне Ленкину квартиру отдали в работу.

— Какую-какую квартиру?

— Ленкину. Елены Сабуровой. Она пропала неделю назад, уехала из офиса на показ — и исчезла. До объекта не доехала. Покупатель ждал-ждал, в офис звонил, ругался. А Ленки нигде нет. Телефон молчит.

— Родные что говорят?

— Нет родных. Сирота она, комнату снимала. И тоже не за-а-а-а-мужем…

— Дело открыли?

— Как это?

— Ну, следствие ведется?

— Не знаю я! Мы в милицию звонили, а там на нас как заорут!

— Какими квартирами она занималась, это хотя бы знаешь?

— На ней пять квартир висело! И вот, мне один объект подкинули.

— Что за квартира, можешь рассказать?

— Уникальное предложение, сто семьдесят квадратов, тихий центр, новый дом, монолит, двенадцатый двенадцатиэтажного, евроремонт, дубовый паркет, два камина, три санузла, потолки три метра, подземный паркинг, два машиноместа включены в стоимость, солидные соседи, вооруженная охрана, — бубнила Леночка, будто у нее в голове магнитофонную запись включили.

Сразу вспомнил я одну историю про оборотней, которую мы с Татарниковым полгода назад раскрыли. Вспомнил — и ущипнул Леночку за задницу. Она взвизгнула и посмотрела на меня с надеждой. Значит, все в порядке: наша Леночка, не подменили.

— Цена какая? — спросил я.

— Приемлемая цена, пятнадцать миллионов.

— Пятнадцать миллионов? — переспросил я. Получается вроде не так дорого. А я слышал, в этих новых домах дикие цены. Пятнадцать миллионов — это сколько ж в долларах? Я прикинул. По самому плохому курсу — четыреста тридцать тысяч. Может, взять? Я б сменил свою Кутузовскую халабуду на «тихий уютный центр». Сто семьдесят квадратов? Так я б вообще там две квартиры из одной сделал! И соседа бы своего, Татарникова, перевез! Отрезал бы ему две комнаты с кухней. Гуляли б мы с ним по бульварам, камин бы зимой топили. Конечно, стоит не пять копеек, но может, потянем в складчину? Продадим дедовские квартиры, на Кутузовском теперь жить мерзко стало, а цены за квадратный метр в наших сталинских домах заоблачные. — Пятнадцать миллионов? А что, не так страшно.