Слезы Макиавелли - Кардетти Рафаэль

— Ты напрасно судишь о ней по внешности, — рассудительно заметил дородный паренек, согласно спискам флорентийских граждан носивший имя Пьеро Гвиччардини, но друзьями прозванный Чиччо. — На самом деле Тереза просто святая. Она ни за что на свете не пропустит утреннюю мессу.

— Особенно когда служит любезный ее сердцу мрачный монах! — вставил Веттори, поправляя длинную прядь светлых волос, которой он чрезвычайно гордился.

— Можете смеяться, но половина женщин в городе влюблены в Савонаролу! — лукаво улыбаясь, заключил Макиавелли. — Уж эти точно не мечтают о ваших ласках!

Веттори состроил гримасу и пробурчал тоном, не оставлявшим сомнений по поводу чувств, которые у него вызывал этот монах:

— Хотелось бы знать, что они в нем нашли! Он же никогда не прикасался к женщине и вряд ли прикоснется…

— Прекратите предаваться алчности и сладострастию! Молите Господа, ибо только Он может спасти нас! — прогремел Гвиччардини, подражая звучному голосу доминиканца, чем заслужил взрыв аплодисментов.

— Посвятите все силы Господу! Не растрачивайте их на жен ваших, а лучше доверьте своих супруг заботам Франческо Веттори, этого воплощения Сатаны, который только и мечтает, что о разврате, — вопил он, между тем как оба его спутника чуть не падали со стульев, корчась от смеха.

— Перестань, Чиччо! Не могу больше! У меня сейчас кишки лопнут от хохота! — умолял Веттори, держась за живот.

Без всякой жалости к внутренностям своего приятеля Гвиччардини заорал дурным голосом:

— Так сдохни же, Франческо! Ты сеешь семя нечестивости и порока в самом сердце нашего города! Это единственный конец, которого ты заслуживаешь!

Заметив неодобрение во взгляде стоявшей поодаль Терезы, он поспешно оборвал свое представление.

— Мне кажется, почтенный Савонарола нашел бы более милосердные слова, разве не так? — спросил Веттори, воспользовавшись наступившей тишиной.

— Сомневаюсь, — отозвался Макиавелли. — Он очень серьезно относится к своей роли посланника Господа. И готов смести с дороги всех, кто будет противиться его новому нравственному порядку.

— Пусть только уступит мне парочку девчонок, чтобы и мне было над кем потрудиться, и тогда проповедует все, что захочет, — заключил Веттори, голубые глаза которого светились неудовлетворенным вожделением.

Внезапно вспомнив, что тот так и не рассказал им о своем секрете, Гвиччардини торжественно заговорил:

— Напоминаю тебе, Никколо, что присутствующий здесь наш дорогой Франческо, без сомнения, величайший хвастун, какого когда-либо носила тосканская земля, намерен сообщить нам важную новость. Будем надеяться, что хоть на этот раз она окажется правдой.

— И верно, не томи нас! Что за новость?

Театральным жестом Веттори попросил тишины, пару раз кашлянул, чтобы придать себе уверенности, и начал:

— Ладно, согласен. Так вот, как я вам только что говорил, двоюродный брат моей матери…

— Батиста! — прервал его толстяк.

— Заткнись, Чиччо! Дай ему сказать…

— Ну так вот, прошлой ночью Батиста со старым Торричелли были в карауле на мосту через Арно в северной части города. К шести часам они как раз заканчивали последний обход, когда заметили сверток, который плавал на поверхности, зацепившись за ветки. С помощью копий они его вытащили и раскрыли.

— Не тяни, Франческо! Что там было, в этом свертке?

— Держу пари, что несколько бочонков вина, которые Торричелли тут же и опустошил. Он же пьет быстрее, чем дышит.

— Он бы как раз предпочел найти там вино, Чиччо. Но на самом деле там был труп и уже такой разложившийся, что старину Торричелли тут же вывернуло наизнанку: выдал все, чем накачался за ночь.

— И что же они сделали?

— Они снова, как смогли, закрыли сверток, и Батиста пошел за людьми Малатесты.

— А он сказал им, что видел содержимое свертка?

— Ты что, конечно нет! Кому хочется закончить свои дни в застенках замка Барджелло? Всем известно, что Малатеста не из тех, кто долго раздумывает, когда приходится решать щекотливые вопросы. Он сказал, что не мог подойти к свертку близко из-за запаха. Люди Малатесты тут же велели ему убираться, так что даже не расспросили как следует.

Смущенные этим известием, оба его друга надолго погрузились в молчание, и Веттори некоторое время наслаждался заслуженной победой после стольких насмешек.

Первым заговорил Макиавелли: