Ф. М. Том 2 - Акунин Борис

Михаил Михайлович отпираться не стал, лишь посетовал, что Балашов пересказал только вторую половину разговора, опустив первую, в которой этот царедворец с язвительной улыбкой передал Сперанскому обидный отзыв о нем Александра, сказавшего в присутствии многих лиц: «Этот попенок становится несносен». Царь покраснел, поскольку упрек был справедлив. Михаил Михайлович еще и имел дерзость спросить, считает ли государь позволительным столь неуважительно отзываться о верном своем советчике, к тому же при его недоброжелателях?

Смущение государя длилось недолго. Александр быстро нашелся и, приняв надменный вид, обронил: «Quod licet Jovi non licet bovi»,[2] что было очень к месту, поскольку за упрямцем Сперанским давно утвердилось прозвище Бык.

Что же Сперанский? Он, поклонившись, печально молвил: «Напрасно ваше величество изволило меня благодарить за наставления. С прискорбием вижу, что главный закон властителя вы так и не затвердили». «Какой же?» — живо вскричал Александр, улыбаясь своему mot[3] и предвкушая, как будет пересказывать его дамам. «Государь лишь в том случае имеет право повелевать своими подданными, если сам является для них образцом поведения, — сказал Михаил Михайлович. — Что личит быку, то не к лицу Юпитеру».

Самолюбие царя было уязвлено, настроение испорчено, и, говорят, в этот миг участь всесильного сановника окончательно решилась.

С. 60 …мальчик был отдан в незадолго перед тем учрежденное Училище Правоведения

Училище Правоведения учреждено в 1835 году по проекту принца П. Ольденбургского, мечтавшего цивилизовать российское судопроизводство, которое безнадежно погрязло в коррупции и невежестве. Предполагалось, что вновь создаваемый храм юриспруденции будет воспитывать просвещенных и высоконравственных служителей Фемиды, которые, войдя в возраст и силу, озаботятся превращением полуазиатской империи в правовое государство. До известной степени, так оно и произошло: именно выпускники Училища Правоведения готовили судебную реформу и прочие преобразования 60-х и 70-х годов.

С. 62 — По преданию, то была единственная постройка, которая уцелела от времен жестокого герцога Бирона, которому сто с лишком лет назад принадлежало это владение.

Бирон, Эрнст-Иоган (1690–1792). Одна из самых непопулярных фигур российской истории, биографические сведения о котором в энциклопедиях обычно помешались в статье «Бироновщина».

Мелкий прибалтийский дворянчик, он, стал фаворитом курляндской герцогини Анны, нелюбимой племянницы Петра Великого. Когда Анна, по воле случая, сделалась российской царицей, Бирон неожиданно для себя оказался правителем огромной империи и, надо сказать, не без успеха нес это бремя в течение целого десятилетия. Одержал победу в двух войнах, расширил пределы страны, активно боролся с пьянством. Свирепствовала в эти годы власть умеренно — во всяком случае, если сравнивать с кровавой эпохой Петра.

Смертельно заболев, Анна хотела оставить своего любовника полновластным регентом при младенце Иоанне Шестом. По свидетельству историков, последние слова, с которым умирающая императрица обратилась к Бирону, были: «Не бойсь». Но три недели спустя заговорщики под предводительством графа Миниха свергли регента. Вместо курляндской партии к власти пришла немецкая. Бирон был судим, приговорен к четвертованию, но в последний момент помилован и отправлен в ссылку, где прожил больше 20 лет, всеми забытый. В 1762 году Екатерина Вторая вспомнила о Бироне и вернула ему престол курляндского герцогства, но Эрнст-Иоган уже утратил вкус к власти и вскоре отказался от короны в пользу своего сына.

Мифы о бироновских зверствах сильно преувеличены его политическими противниками и последующими романистами. Бирон был сыном своего грубого и жестокого века, не более того. Как писал Пушкин: «Он имел несчастие быть немцем; на него свалили весь ужас царствования Анны, которое было в духе его времени и в нравах народа. Впрочем, он имел великий ум и великие таланты».

А умер он так.

Как-то утром восьмидесятидвухлетний Бирон сидел в оранжерее своего митавского дома и читал «Изречения Конфуция». Не сказать, чтоб очень усердно: пробежит слабыми глазами строчку-другую, надолго задумается. Потом прочтет еще немного, опять отвлечется. Слишком насыщенным был текст, слишком рассеянным внимание старца.

Первый афоризм, на который нынче упал взгляд его высокогерцогской светлости, вызвал у Эрнста-Иогана скептическую улыбку. «Не печалься, что люди не знают о тебе. Печалься, что ты не знаешь людей», — поучал китаец. Курляндец же подумал, что у него все ровно наоборот: люди очень хорошо о нем знали, и это первая печаль его жизни. А людей он знает, и даже слишком хорошо — это вторая его печаль, еще более тяжкая.

Зато со следующим изречением мудреца он был полностью согласен.

«Обучение без мысли напрасно. Мысль без обучения опасна». Сказано будто не про Китай, а про Россию, где правители умны, но не учены, а советники учены, да не умны. И сам он был таков же. Пока правил, пребывал в невежестве. А когда обучился жизненной науке, затошнило от власти. Так здесь всегда было, так и останется.

От мыслей отвлек слуга, принес в фаянсовой кружке горячий шоколад с ромом. Старик смотрел через стекло на небо, в котором кружили птицы. Вороны, что ли? Кому еще летать в декабре?

Шоколад остывал. Доктор велел как можно чаще пить этот напиток, укрепляющий и питающий плоть. Но питать свою немощную плоть Эрнсту-Иогану не хотелось. Ему хотелось следить за кружением черных птиц.

Душа устала от тела, отлететь хочет, подумал он.

Когда слуга пришел забрать кружку, старик был мертв.

С. 63 — Обыкновение говорить с обильными словоерсами возникло у него с детства, от папеньки, и осталось на всю жизнь

Словоерс — название почтительной частицы, прибавлявшейся к окончанию слов в учтивой речи 18–19 веков. Образовано по старославянскому чтению букв «с» и «ъ»: «слово» + «ер». Согласно одной из версий, этимологически представляет собой сокращенную форму от уважительного «-ста» (как в «пожалуйста»).

С. 81 — У нас на бирже бумаги взлетели в цене и продолжают возрастать, уже второй день-с. В связи с Суэцким каналом.

Упоминание об ажиотаже на бирже позволяет со значительной степенью вероятности датировать события повести второй неделей июля 1865 года. Как раз в это время был опубликован официальный отчет международной инспекции о ходе великой Суэцкой стройки. Из отчета следовало, что морской путь из Средиземного моря в Индийский океан будет открыт в самом непродолжительном времени. Это известие вызвало оживление на всех европейских биржах.

С. 101 — Отсмеявшись и откашляв, Фата-Моргана подошла к своему антикварному телефону, вынула из-под аппарата визитную карточку и набрала номер.

Это она Аркадию Сергеевичу позвонила, кому ж еще.

Очередность событий была такая. Сначала к главной специалистке по рукописям Достоевского обратился коллекционер Лузгаев. Заплатил обычную таксу — сто долларов, получил утвердительное заключение.

Некоторое время спустя к старухе с другим фрагментом того же текста явилась Марфа Захер, и аппетиты Элеоноры Ивановны возросли — она запросила триста.

Когда появился третий соискатель (издатель), явно не знавший о существовании двух первых, Моргунова почуяла запах нешуточной добычи.

Ее предчувствие подтвердилось, когда к ней приехал четвертый — солидный человек с депутатским значком. Солидного человека ждал во дворе большой черный автомобиль — собственно, даже два больших черных автомобиля, если считать джип сопровождения. Главное же, новый клиент принес на экспертизу не рукопись, а важнейший документ, с точки зрения международного авторского права не утративший своей законной силы. В беседе выяснилось, что о разделении рукописи на куски и о том, кому эти куски достались, господин Сивуха не знает. Тогда-то Элеонора Ивановна и сделала ему деловое предложение: у нее есть товар — три имени, такса — по двести тысяч долларов за штуку, и нечего так возмущаться, потому что цена вопроса ей хорошо известна: два-три миллиона потянет сам манускрипт плюс много-много миллионов за его использование на протяжении пятидесяти лет, оговоренных Бернской конвенцией по авторским правам.

Платить шестьсот тысяч долларов старой ведьме Аркадий Сергеевич не хотел — все-таки немаленькие деньги. К тому же он рассчитывал, что Морозов заберет фрагменты у тех троих сам, а если кто-то заартачится, средства убеждения найдутся.

Когда с Филиппом Борисовичем случилось несчастье и возникла опасность, что фрагменты затеряются, Сивуха велел своему помощнику установить в старухиной квартире подслушивающее оборудование — на случай, если Моргунова станет звонить остальным своим клиентам с аналогичным предложением.