Ф. М. Том 2 - Акунин Борис

— Ну хорошо-с, хорошо-с, — повторил Порфирий Петрович уже Бог знает в который раз. — Студент наш так или иначе причастен ко всем трем жертвам, это установлено. Однако остается неразрешимым логический парадокс. Мы с вами оба уверены, что все три убийства совершены одной рукой, так-с?

— Так, — обреченно кивнул Заметов, ибо уже знал, что последует дальше.

— А между тем на третий случай, с госпожой Зигель, у нашего Родиона Романовича неприступнейшее alibi. He подозреваем же мы с вами Авдотью Раскольникову в пособничестве? Я справки навел, достойнейшего поведения барышня.

— Не подозреваем, — вздохнул Александр Григорьевич, вынужденный признать, что его открытие насчет связи Раскольникова с «девушкой» убитой Дарьи Францевны, ради чего он несся на Офицерскую сломя голову, ничем не продвигает расследования.

— А если все-таки, не один? — спросил он — после нескольких минут молчания. — Если преступников двое? Предположим, Раскольников убил процентщицу и стряпчего, а его какой-нибудь товарищ — сводню? Может, у них общество какое-нибудь, кровопийц истреблять — ради общественного блага или чего-то в этом роде?

Порфирий Петрович тускло ответил:

— Навряд ли-с. Ежели Родион наш Романович себя в необыкновенные зачислил, то их ведь, необыкновенных-то, много не бывает-с, они поштучно обитают и в стаи не сбиваются.

Беседа опять умолкла. В высокие окна кабинета проникал унылый свет полуживого петербургского солнца — время шло к вечеру.

В этот-то безрадостный момент и явился встрепанный, с воспаленным взором Разумихин.

— Сидите? — сказал он, входя без стука и плюхаясь на диван. — Всё измышляете, как злодея поймать? Топором по голове тварь какую-нибудь тюкнуть — это не штука, это, может, и не злодейство вовсе. Вот я тебе, Порфирий, про настоящего злодея расскажу, которого по справедливости надо бы на кол посадить или, на китайский манер, в тысячу кусков порезать. Только не будет ему ничего, потому что на таких управы нет.

И он, уже во второй раз, принялся с жаром рассказывать про гнусный поступок Лужина.

Надворный советник слушал родственника не перебивая — видно было, что Дмитрию очень хочется выговориться.

— Отчего же-с, — задумчиво прищурился пристав, дослушав. — Привлечь этого господина к ответу очень даже возможно-с, тем более многочисленные свидетели. Наказания, правда, сурового законом за этакие пакости не предусмотрено, однако консистория может наложить нравственно-исправительную меру в виде церковного покаяния.

Разумихин только плюнул.

— Однако вижу я, что ты на себя не похож и сильно чем-то расстроен, — продолжил Порфирий Петрович. — Полагаю, не одною только проделкой господина Лужина. Верно, случилось с тобой еще что-то? Глаза сверкают, на щеках румянец — это одно-с. А другое — чисто выбрит, платье вычищено, и даже сапоги сверкают-с. Уж не влюбился ли ты, Митя?

Разумихин давно привык к удивительной проницательности своего родственника и не слишком поразился. Тем более что в следующую минуту пристав, что называется, сел в лужу.

— Не вступил ли ты в соперничество с Родионом Раскольниковым из-за некоей белокурой особы предосудительного поведения, но прекрасной души? То-то из-за нанесенного ей оскорбления так на господина Лужина вызверился. Видно, девица и в самом деле хороша. Она и Александру Григорьевичу чрезвычайно понравилась.

— Попал пальцем в небо. — Разумихин тряхнул головой и вдруг решил высказать всё начистоту — захотелось. — Да, влюбился. Хуже чем влюбился. Болен совсем, и грудь болит, и голова думать не может. Только не в Софью Семеновну, хоть девушка она славная, а в Авдотью Романовну Раскольникову.

Надворный советник присвистнул и переглянулся с Заметовым.

— Красивая, должно быть?

— Ужасно. Да не в том только дело! Она… она… Таких больше нет!

Кажется, лишь теперь Дмитрий понял, что ему с самого начала хотелось поговорить с кем-нибудь о Дуне. Но, странно, когда возможность представилась, оказалось, что нужных слов у него не находится.

— Женщины, они ведь какие? Наобещают, любые клятвы дадут, да вмиг от всего и откажутся. А эта честное слово дала, и… — Он с досадою потер лоб. — Характер невыносимый, раскольниковский характер. Они с Родькой два сапога пара. А когда вместе — чирк, и вспышка, пороховой взрыв. Вчера-то, когда он ее провожать пошел, они пяти минут не ужились. Разругались, прямо на Кокушкином мосту, наговорили друг другу всякого — и в разные стороны. Она сама мне нынче рассказала. И видеть его не хочет. А ведь любит, жизнь за него отдаст. Дьявольский характер! Через него и погубит себя, я это очень хорошо вижу…

Он довольно долго еще говорил про Авдотью Романовну, не замечая, какая перемена произошла с его слушателями. Когда Дмитрий упомянул о ссоре на Кокушкином мосту, письмоводитель Заметов тихонько ойкнул и глянул на пристава. Тот же широко-широко раскрыл свои белесые глаза, отчего они сделались похожими на совиные, и сразу ущурил их в две маленькие щелочки.

— Поссорилась, значит, с братцем? — мягко перебил студента Порфирий Петрович. — И одна шла? Нехорошо, там Вяземская лавра близко — грязь, кабаки, барышне не место-с.

— В том-то и дело! У Дуни, правда, такой взгляд, что не больно к ней подойдешь. Но всё равно ему не еле…

Надворный советник столь быстро, с кошачьей упругостью поднялся, что Дмитрий умолк на полуслове.

— Иди-ка, иди, — ласково, но твердо молвил пристав. — После про сердечные дела потолкуем. Дело у нас с Александр Григорьичем. Важнейшее и самое неотложное. Прощай.

И, чуть не подталкивая в спину, выпроводил растерявшегося родственника за порог.

— Какой вы! — вскричал Заметов, едва они остались одни. — Вы с самого начала всё правильно исчислили, только потом немножко сбились.

— Да-с, на всякого мудреца, — признал Порфирий Петрович. — А казалось бы, простейшая вещь. Не доверяйся словам других-с, проверь сам. Вчера еще могли покончить! Но теперь закольцевалось, кончик к кончику сошлось.

— Значит, Раскольников, — безо всякой вопросительности в интонации сказал письмоводитель.

— Он-с. Необыкновенный человек со своею необыкновенной теорийкой о том, что ему, в отличие от всех нас, мелких тварей, всё на свете дозволено, ежели только он высшую цель имеет-с.

— А что у него за цель?

Надворный советник развел руками:

— Откуда ж мне знать? Нечто ужасно возвышенное и благородное-с, претендующее не менее как на осчастливливанье человечества. Что-нибудь настолько прекрасное, что ради этакой красоты вполне извинительно вредную вошь вроде какой-нибудь Алены Ивановны или Дарьи Францевны топором-с по макушке. Да, впрочем, я думаю, Родион Романович нам сам всё расскажет, и красноречивейшим образом.

— Арестовывать будем? Нынче же? — деловито спросил Александр Григорьевич, которому никогда еще не доводилось участвовать в задержании настоящего убийцы.

Сморщив нос, пристав покачал головой:

— На основании чего-с? Улик как не было, так и нет, одни лишь совпадения. Человек он умный, его совпаденьями не собьешь. — Тут Порфирий Петрович погрозил пальцем — неведомо кому, вроде как стене. — Но на свободе гулять я ему более не дам-с.

— Как же тогда?

— Сегодня возьмем, беспременно сегодня. При полной доказательности и по всей форме, так что уж не отопрется.

И пристав в немногих словах обрисовал письмоводителю свой план:

— Мы Родиона Романыча на месте нового преступления застигнем-с. Еще не с окровавленными руками, но с орудием в руках, с тем самым-с топором. Вы спросите: откуда мы узнаем, кого, где и, главное, когда наш студент пожелает умертвить на сей раз? Ну, первый вопрос, насчет кого, весьма прост. Петра Петровича Лужина, вреднейшую из всех населяющих вселенную вшей — именно таковым теперь должен считать жениха своей сестры Раскольников. Вот именно: здесь кроме общественной пользы, избавить человечество от подлеца, еще и личный мотивец присутствует, а необыкновенные люди к своему личному интересу всегда очень не-равнодушны-с.

— Судя по рассказу Дмитрия Прокофьевича, Раскольников что-то в этом роде даже вслух сказал, — припомнил Александр Григорьевич. — Что хотел не то Лужина на коленях за Мармеладову просить, не то убить на месте. Теперь-то, надо думать, первое желание у него пропало, зато второе изрядно усилилось. Да только как же мы с вами узнаем, где и когда студент это исполнит?

— Даже и голову ломать не станем-с. — Порфирий Петрович вкусно улыбнулся. — Всё сами устроим-с, Родион Романычу останется лишь придти на готовенькое. Посудите сами. Гнуснейший Петр Петрович заперся в дальних комнатах квартиры и оттуда нипочем не выйдет, пока все гости окончательно не упьются и не повалятся замертво. Тогда уж он непременно, прихватив саквояж, чемодан, портплед — уж, право не знаю, с какой поклажею этот господин путешествует — прокрадется к лестнице и отряхнет прах сего места с ног своих.