Аргонавт - Бушков Александр

Даже если, пессимизма ради, предположить, что хитрющая и неглупая американская красотка придумала вовсе уж коварный ход… Скажем, уводит преследователей за собой, словно перепелка легавую от гнезда – а Штепанек поплывет в Америку совершенно другим пароходом… Даже если так, Бестужеву нельзя отступать: где прикажете, и как, искать Штепанека на суше? Учитывая, что помощь французской полиции, собственно говоря, в Шербуре и заканчивается? Нет, в любом случае имеется шанс выследить инженера в Америке, следуя за Луизой, и других возможностей попросту нет…

Его багаж давным-давно был доставлен на «Титаник», он пребывал налегке, разве что с тросточкой, той самой, тяжеленькой, способной послужить нешуточным аргументом в споре. Пора…

– Что же, я пошел… – сказал Бестужев.

– Удачи, господин майор! – воскликнул месье Риу искренне и, бросив взгляд в море, протянул с неприкрытым сожалением: – Как я вам завидую… Такой пароход… Такое путешествие… Удачи вам!

– Подите вы к черту… – как и полагалось, пробормотал себе под нос Бестужев по-русски, так что француз ничего и не понял. – Прощайте, месье Риу, спасибо за все…

Очень быстро позади остались и высоченный маяк на мысе Аг, и длинный волнорез шербурской гавани. Вечерело, солнце уже скрылось за горизонтом. «Титаник» рос на глазах: черный корпус, окаймленный золотой линией, четыре трубы, поверху украшенные широкими черными полосами. Над судном реяли флаги: треугольный красный с белой пятиконечной звездой – штандарт судовой компании… еще один, голубой с белым квадратом посередине… интересно, что он означает… ага, неподалеку кто-то на хорошем французском уверенным тоном знатока объясняет своей спутнице, что это «Голубой Петр», означающий, что судно готово выйти в море… флаг Северо-Американских Соединенных Штатов символизирует конечную цель плавания, а флаг британского торгового флота на корме в пояснениях не нуждается…

Только теперь Бестужев в полной мере осознал, как громаден корабль. Он заслонил море и небо, он вздымался над волнами, словно крепостная стена, он был колоссален, поражал воображение, даже подавлял, не верилось, что эта махина создана человеческими руками, а не сотворена природой подобно горным хребтам. Все невольно притихли, даже говорливые итальянцы, теснившиеся в уголке салона…

Вскоре «Номадик» причалил, теперь с одной стороны было только спокойное море, а с другой – высоченный черный борт океанского колосса. Озираясь вокруг, Бестужев отметил, насколько четко можно разделить пассажиров по выражению лиц, даже если люди разных, назовем вещи своими именами, сословий и не особенно отличаются одеждой. Спокойная, равнодушная скука у одних и то самое озаренное выражение надежды у других. Черный, как грач, итальянец неподалеку от него мелко-мелко осенял себя католическим двуперстием и что-то бормотал под нос, напоминая некоего сборщика налогов, в стародавние времена оказавшегося на пути в Дамаск.

Впервые Бестужев ощутил довольно-таки тягостную неуверенность…

Глава первая

В тупике?

Все обстояло, можно так выразиться, благостно, если иметь в виду внешнюю сторону дела. На шлюпочной палубе, где прогуливались пассажиры первого класса, в легком плетеном кресле из ротанга расположился в непринужденной позе путешествующий по собственной надобности коммерсант Иоганн Фихте, он же, как легко догадаться, ротмистр Бестужев из Санкт-Петербургской охраны. Никто не обращал на него внимания, он, одетый весьма прилично и чуточку консервативно (немец, господа, немец, натюрлихь!), растворился среди «чистой публики», словно кусочек рафинированного сахара в стакане чая. По происхождению своему и по предшествующей жизни он был сызмальства обучен хорошим манерам, так что не было нужды лицедействовать, напрягаться – как это порой случается с выскочками, попавшими в общество, ничуть не соответствующее по манерам их прежней жизни. Не было нужды разыгрывать «своего», он в некотором смысле и был здесь своим, дворянин, офицер, а, кроме того, мастер актерства.

Увы, увы, увы… Если бы все заключалось только в том, чтобы благополучно замешаться в великосветское общество и выглядеть естественной его частичкой…

Теперь, когда пошли вторые сутки пребывания на «Титанике», Бестужев понимал, что казался, называя вещи своими именами, самонадеянным болваном. Именно так, он не жалел в собственный адрес уничижительных эпитетов.