Тьма над Петроградом - Александрова Наталья

– Оно, конечно, с виду хорошо, а только если вы меня обманете? Я ведь, господин хороший, вас первый раз в жизни вижу… то есть слышу, а народ сейчас сами знаете какой, луковку сырую нельзя доверить, не то что ценный инструмент!

– Я могу вам в качестве залога оставить наш автомобиль. Мы без него точно никуда не денемся, так что можете не переживать! Ну что – согласны? По глазам вижу, что согласны!

Может быть, последнее выражение в отношении слепого шарманщика было бестактным, но старик снова вздохнул и махнул рукой:

– Ладно, уговорил! Но только чтобы завтра непременно вернуть!

– Само собой! – успокоил его Ордынцев. – Я только еще попрошу в придачу к инструменту ваши замечательные черные очки…

– Ладно, что с тобой поделаешь… – согласился шарманщик. – Хочешь, можешь заодно и Ксюшу взять…

– Вот этого не нужно! – отказался Борис. – Я принципиально против использования детского труда.

Двумя часами позже по широкой аллее, ведущей к бывшему имению графов Кутайсовых, тащился полуживой мерин, запряженный в двуколку с музыкальным инструментом. Рядом с мерином шел, постукивая палкой по дороге, слепой шарманщик в круглых черных очках.

Правда, шарманщик этот, если взглянуть на него повнимательнее, был довольно молодым человеком с широкими плечами и отличной выправкой.

Немного не доходя до имения, шарманщик огляделся по сторонам: ему показалось, что в кустах возле дороги раздался какой-то шорох.

Секунду спустя кусты раздвинулись, и из них вышел на аллею здоровенный детина в широких матросских штанах и коротком полушубке. На боку у него болталась деревянная коробка с «маузером».

– Стой, музыкант! – окликнул он шарманщика. – Ты куда идешь?

– Да куда дорога приведет – туда и иду! – затянул шарманщик унылым голосом. – Где мне поесть подадут – там мне и хорошо, где меня переночевать пустят – там мне и жизнь, где мою шарманку послушают – там мне и дом родной…

– Ну, завел канитель! – перекосился детина. – Хуже попа! Ладно, иди, мы, анархисты, за свободу кровь проливаем, так и тебе будет свобода. В имение придешь – спроси Агнию, она у нас кашеварит, так даст тебе чего пошамать…

С этими словами часовой снова скрылся в кустах.

Шарманщик двинулся дальше, и через несколько минут двуколка с органчиком вкатилась на лужайку перед графским дворцом.

На лужайке толпилось человек тридцать разного странного народа. Здесь были и бывшие революционные матросы, опоясанные пулеметными лентами, в штанах широких, как Балтийское море, и бывшие крестьяне с дикими искорками в глазах, говорившими о нескольких месяцах, а то и годах, проведенных в Диком Поле под рукой батьки Махно; были здесь и бывшие петроградские курсистки, постаревшие и пообносившиеся за годы революции и войны. В общем, стороннему наблюдателю могло показаться, что на дворе стоит все еще девятнадцатый, а то и восемнадцатый год.

Перед этой разношерстной толпой прохаживался осанистый мужчина с длинными, лихо закрученными усами, как у знаменитого борца Поддубного. Этот усатый господин был одет в хорошо пошитый английский френч и отличные хромовые сапоги, заливисто скрипевшие при каждом шаге. На голове у него красовалась лихо заломленная кубанка. Обращаясь к пестрой толпе, этот господин говорил:

– …и когда наконец рухнет прогнивший кровавый большевистский режим, мы войдем в опустевшие города как победители! Нет, мы не войдем – мы въедем в них на белых конях свободы!

– Где ж столько белых коников-то наберешься! – донесся из толпы чей-то голос.

Усатый сверкнул глазами в ту сторону, но ничего не сказал, а только воскликнул с воодушевлением:

– Споемте, братцы!

Из пестрой толпы анархистов выдвинулась вперед тщедушная старушка в поношенной черной кофте и черной косынке, повязанной на коротко стриженных седых волосах. Сложив руки на животе, старушка запрокинула голову и тонким визгливым голосом запела:

Остальная толпа довольно недружно подхватила:

Старушка-запевала начала было следующий куплет, но в это время бравый шарманщик закрутил ручку своего самоходного инструмента, механический орган издал простуженный скрежет, и из него полилась тоскливая мелодия. Шарманщик откашлялся и, немилосердно фальшивя, затянул:

Анархисты сбились и растерянно замолчали. Из их рядов вырвался здоровенный чернобородый детина – тот самый, что незадолго до того ловко орудовал плетью. Подскочив к шарманщику, он ухватил его за плечо, встряхнул и заорал:

– Ты, контра недорезанная, гидра поганая, что учиняешь? Провокатор чертов, растудыть тебя так! Песню революционную испортил! Да мы же тебя за это сейчас на осине вздернем, как иуду, как предателя народного дела и подлого буржуазного наймита!

Бородач хотел было сбить шарманщика с ног, но тот, с неожиданной для слепого ловкостью, сбросил со своего плеча руку и толкнул анархиста с такой силой, что тот отлетел на несколько шагов и шлепнулся на траву. Тут же вскочив, он вытащил из деревянной коробки, болтавшейся на боку, огромный «маузер» и навел его на шарманщика.

Дело завершилось бы трагедией, но тут глава анархистов, усатый господин в кубанке, вышел вперед и схватил взбешенного бородача за руку, воскликнув:

– Ты на кого, Савелий, руку поднимаешь? Ты в кого из своего «маузера» целишься?

– В этого подлого провокатора! – пропыхтел бородач, сверкая глазами.

– Нет, Савелий, ты поднимаешь свою грязную руку на народ! На тот народ, за кровавые муки которого мы мстим сатрапам! На тот народ, который вручил тебе этот революционный «маузер» и призвал тебя на священную борьбу! Потому что кто такой этот бедный слепой человек? Кто он такой, я тебя спрашиваю?

– Гад и провокатор! – выдохнул Савелий, с ненавистью глядя на шарманщика. – И никакой он не слепой! Ишь, как дерется ловко!

– Неправильно ты говоришь, Савелий! Этот бедный человек – он и есть наш великий народ! Это за его кровавые мозоли, за его погасшие глаза мстим мы кровавым сатрапам! И это не он слеп, Савелий, а ты! Потому что хотя глаза этого бедняка и не видят, зато он видит своим сердцем! Он пришел к нам, к борцам за народное дело! А ты, Савелий, поднял руку на него, поднял руку на народ…

– Говорю тебе, Игнат, никакой он не слепой! – прохрипел бородач, подскочил к шарманщику и ловким ударом сбил с него очки. Все увидели белесые незрячие глаза, слепо взирающие перед собой.

– Зачем же вы так, господин хороший… – с глубокой обидой в голосе проговорил шарманщик. Он опустился на колени и принялся шарить в траве, отыскивая свои очки.

– Видишь, Савелий, как ты человека обидел? – сурово проговорил главарь анархистов. – Нет тебе прощения! Радуйся, что наша революционная законность строга, но справедлива! Как ты есть верный борец за народное дело и пламенный анархист, неоднократно проливавший кровь, мы на первый раз прощаем тебе твою идейную слепоту. Но впредь будь более идейно зорким! Учись у этого бедного слепого человека! – С этими словами анархист опустился на колени, поднял темные очки и надел их на шарманщика, проговорив с пафосом: – Прости, брат! Надень свои очки и помни – Игнат Кардаш за народ жизни своей не пожалеет! А ты и есть тот самый народ! – Поднявшись во весь рост и подав руку шарманщику, Кардаш совсем другим тоном спросил: – А вот этот твой инструмент можно на другую песню настроить?

– Можно «Маруся отравилась…», – с готовностью ответил шарманщик, – или еще «Я на горку шла, тяжело несла…».

– Это, конечно, лучше, – вздохнул анархист, – это все же о страданиях трудового народа, о непосильном гнете, который он испокон веку несет на своих плечах. Однако мне бы хотелось услышать что-нибудь более идейное, что-нибудь зовущее на борьбу… к примеру, нельзя ли настроить твою машину на марш анархистов? Знаешь, брат, вот это – «Под гнетом буржуев, под гнетом цепей, их много по тюрьмам, на плахе убитых…»

– Ну, попробовать-то можно… – неуверенно проговорил шарманщик. – Вы мне еще разочек напойте поразборчивее…

– Это тебе наша Маруся напоет! – Кардаш подвел к шарманщику худенькую старушку-запевалу. – У нее слух хороший и идейность высокая. Она, брат, всю жизнь по тюрьмам да по каторгам за народ страдала, за тебя, значит… ну ладно, вы с ней потом этот вопрос обсудите, а сейчас, братцы, у нас другое в повестке. Сейчас у нас братская трапеза!

Анархисты оживились, заговорили и потянулись к входу в графский дворец.

– Пойдем, и ты с нами отведаешь, что нам Бог… тьфу, что нам народ послал! – И Кардаш за руку повел шарманщика в графские покои.