Тайна замка Вержи - Михалкова Елена

На первом же изгибе дороги девочка нырнула в крапивные заросли. Дождавшись, когда все скроются из виду, она выбралась с другой стороны и, пригибаясь, побежала в сторону леса, на ходу расчесывая вздувающиеся розовые волдыри.

Ей удалось ускользнуть!

Обратный путь оказался долгим. Но Николь шла и шла, не чувствуя усталости. Ее переполняло неведомое прежде счастье, от которого она стала будто хмельная, и если бы попался ей по дороге случайный путник, решил бы, что встретил помешанную. Она то смеялась, то плакала, и с губ ее лилась песня, состоящая из одного-единственного слова.

– Мама, мама, мама, мама! – пела Николь на ходу. – Мама-мама-мама-мама!

Она без конца проигрывала в воображении сцену их встречи, не видя ничего вокруг, а потому заметила неладное лишь тогда, когда ступила под своды дубравы. Николь остановилась как вкопанная, и счастье, плескавшееся в ней через край, пересохло в один миг, а на его месте разлилось предчувствие страшной беды.

Над поляной, где была лачуга Арлетт, расползался черный дым.

В воздухе кружились серые хлопья и медленно, как снег, опускались на свежее пепелище. Николь ступала по теплой земле, перешагивая через обугленные бревна, обломки крыши, подернутые сединой пепла доски, в которых с трудом угадывались ставни… Кое-где струйки дыма поднимались черными змейками из-под завалов – такие места она обходила стороной.

Возле того, что было когда-то сараем, она наткнулась на козу. Немного постояла, глядя на побуревший мех, и двинулась дальше.

Ветер, налетая порывами, подкидывал золу в горсти. Серебристая пыль беззвучно оседала траурной каймой на скукожившихся от жара листьях.

Лес выцвел и потускнел, как старик, стоящий на пороге смерти. От куста жимолости, опаленного дыханием огня, остался прозрачный остов, словно призрак былого цветения и счастья. Все вокруг погрузилось в глубокое тяжелое безмолвие, которое нарушали лишь треск догорающих бревен и шаги Николь.

Арлетт она нашла за домом. Ей пришлось потратить некоторое время на то, чтобы растащить груду толстых, тяжелых обрубков, которыми было завалено тело. Некоторые из них с одного края оказались обуглены, и когда Николь закончила свою работу, ладони у нее были в саже. Девочка тщательно вытерла их о рубаху, чтобы не испачкать лицо матери, и опустилась на землю рядом с ней.

Грудь Арлетт она прикрыла, оторвав длинную полосу от ее юбки и соорудив из нее что-то вроде накидки. Это было хорошо, это было правильно, потому что Арлетт показалась ей какой-то холодной. Николь прижала мать к себе, стараясь устроить поудобнее, чтобы та видела не пожарище, а край леса, и тихо запела.

Она ласково провела ладонью по белой щеке матери, убирая выбившиеся пряди.

У нее затекла рука, но она боялась поменять положение, чтобы не потревожить Арлетт.

Она пела и пела, баюкая Арлетт, зажмурившись, чтобы дым не разъедал глаза, а пепел все падал и падал, заметая их.

Пой, Птичка-Николь, пой. Пока ты поешь, время остановилось. Не зря говорят, что твои песни зачаровывают. Заколдуй себя, и эту мертвую поляну, и разоренный дом. Верни все, как было: золотые всплески солнца в волнующейся дубраве, сверкающих стрекоз, шерстяной мох под скрипучими ступеньками крыльца. Оглянись вокруг, Птичка! Видишь, что сотворил твой прекрасный голос с растерзанным сердцем леса? Вновь благоухает жимолость, сушится под навесом шалфей, Арлетт в тени дома раскладывает принесенные утром травы, отгоняя надоедливую белую козу и с улыбкой поглядывая на тебя.

«Эй, лягушоночек! Что это ты там делаешь?»

«Баюкаю тебя, мама. Твое тело все холоднее, оно тяжелеет, мне трудно держать тебя».

«Так отпусти меня».

«Не могу. Я только нашла тебя, как же мне тебя отпустить?»

Арлетт перестает улыбаться. «Не говори мне того, что собираешься сказать, – хочет крикнуть Николь. – Не смотри на меня своими прозрачными виноградными глазами с такой жалостью! Молчи, мама, молчи, дай мне просто допеть мою песню, держа тебя на руках, пока ты не отогреешься!»

Но старуха качает головой.

«Прости, дитя мое. Смерть нас не спрашивает».

Николь вздрогнула и открыла глаза. Накидка, которую она сделала для Арлетт, сползла, открыв рану в ее груди.

Некоторое время девочка без всякого выражения смотрела на запекшиеся потеки крови, а потом дико, по-звериному взвыла и упала рядом с мертвой матерью.

– А-а-а!

Маркиз де Мортемар, схватив резной дубовый стул, с размаху ударил им об стену. Брызнули осколки дерева, а тяжелая отломившаяся ножка пролетела в опасной близости от лица Гуго де Вержи. Граф даже не поморщился.

Весь обратный путь от логова ведьмы Мортемар ехал молча, но едва войдя в залу, принялся с нечеловеческой силой крушить и ломать все, что попадалось под руку. Слуги в ужасе разбежались. В маркиза словно дьявол вселился. Он трясся и рычал, с искусанных до крови губ срывались невнятные выкрики. Разбив стулья, Мортемар одним ударом кулака проломил сиденье скамьи и схватился за край стола, намереваясь швырнуть его в окно.

Граф де Вержи отошел в сторону.

Маркиз уперся снизу ладонями в столешницу и попытался приподнять огромный стол. Гуго помнил, как в свое время шестеро слуг вносили его в залу, но даже не попытался остановить Мортемара. Он лишь молча смотрел.

На лбу маркиза вздулись синие жилы. Страшно выкатив глаза, он издал низкий рык и одним неимоверным усилием отбросил стол к стене.

Но на это ушли его последние силы. Пошатываясь, Мортемар подошел к груде расколоченных стульев и грузно осел на пол.

Только тогда граф де Вержи нарушил молчание:

– Вина, ваша светлость?

Маркиз перевел дух. Не дожидаясь ответа, Гуго вышел за дверь, где стояли навытяжку слуги, со страхом прислушиваясь к наступившей тишине.

Напившись, Мортемар смочил платок и прижал его ко лбу.

– Почему она это сделала, Гуго? – сипло спросил он.

Это были первые слова, сказанные Жаном Лораном с той минуты, когда они вскочили на коней, оставив за спиной пожарище. Граф де Вержи внимательно взглянул на него.

– Я не знаю, ваша светлость, – солгал он.

– Никто из них… Никогда… – Маркиз впервые на памяти графа выглядел потрясенным. – Почему эта?

Гуго про себя выругался, внешне сохраняя бесстрастность.

Они были так уверены в своем превосходстве! У Гуго первый раз зародились слабые сомнения, когда старуха, полоскавшая за домом белье в корыте, оторвалась от своего занятия и оглядела рассыпавшийся по поляне отряд. На старикашке, который привел их, она ненадолго задержала взгляд, но не проронила ни слова. Бывший викарий и без всяких слов вдруг взвизгнул, попятился и бросился бежать, петляя, как заяц. Гуго обернулся и незаметно кивнул начальнику охраны, державшемуся в отдалении.

Он тщетно искал страх в глазах ведьмы – и не находил. Старуха, несомненно, знала, кто перед ней. Но – он готов был поклясться в этом – она их не боялась.

Колдунья их ждала.

Тут бы ему и задуматься! Но он был слишком поглощен мыслями о камне. Победа была так близка, что все они утратили осторожность и решили, будто старуха в их власти. В руках ее не было ни посоха, ни оружия, а в то, что ведьма может остановить их силой заклинаний, Гуго не верил.

– Где девка? – крикнул Мортемар, спрыгнув с коня.

Старуха по-птичьи склонила голову набок. По сухим губам скользнула улыбка.

Жан Лоран пошел на нее – огромный, раздувшийся от ярости. Казалось, он способен легко снести с лица земли и ведьму, и ее лачугу. Его уверенность в своем могуществе была столь заразительна, что слуги, после встречи на кладбище дрожавшие при одном только упоминании о колдунье, двинулись за ним без тени колебаний.

Он был словно орудие небес, посланное избавить мир от дьявольской силы. Он был острие меча, которым ангел расправился с чудовищем, сверкающий наконечник стрелы, готовый пронзить сосуд скверны. Рыжие волосы пламенели в лучах, словно сам господь благословил его на эту битву, возложив невидимый сияющий венец.

– Где она? – прогремел Мортемар.

– В земле, – спокойно сказала старуха, не пытаясь притворяться, будто не понимает его. – Хочешь найти ее – покопайся в брюхе могильных червей.

Жан Лоран остановился. Ведьма невозмутимо скрутила в жгут свою тряпку и выжала досуха.