Тайник - Джордж Элизабет

Поместье Ле-Репозуар, по ее словам, становилось достоянием всех жителей Гернси и превращалось в публичный парк, а для поддержания в должном порядке территории, строений и интерьеров учреждался специальный фонд. Остальное — недвижимость в Испании, Франции и Англии, акции и ценные бумаги, банковские счета и личные вещи, не ставшие к моменту ее смерти частью интерьеров дома или украшений парка, — должно быть продано, а вырученные деньги вложены в фонд.

— Я согласилась, потому что он так хотел, — сказала Рут. — Он обещал, что его дети будут упомянуты в его собственном завещании, и слово сдержал. Конечно, они получили не так много, как могли бы при нормальном положении вещей. Но все же без гроша он их не оставил.

— Что они получили?

— Он воспользовался тем, что закон разрешает делить состояние. Его дети получили половину, поделенную на троих. Вторую половину получили двое подростков с Гернси.

— То есть фактически им он оставил больше, чем родным детям?

— Я… Да, — сказала она. — Совершенно верно.

— И кто эти подростки?

Она назвала ему Пола Филдера и Синтию Мулен. Ее брат, сказала она, был их наставником. С мальчиком он познакомился благодаря специальной программе, которая проводится в местной средней школе. С девочкой — благодаря ее отцу, Генри Мулену, стекольщику, который строил оранжерею и менял стекла в Ле-Репозуаре.

— Обе семьи довольно бедные, особенно Филдеры, — закончила Рут. — Ги видел это, и поскольку дети ему нравились, то он хотел сделать для них что-нибудь такое, чего их родители никогда не смогли бы себе позволить.

— Но зачем скрывать это от вас? — спросил Сент-Джеймс.

— Не знаю, — ответила она, — не понимаю.

— Вы стали бы возражать?

— Ну, может быть, сказала бы ему, что это вызовет много недовольства.

— У его родственников?

— Не только. У Пола и Синтии есть сестры и братья.

— Которых ваш брат не упомянул в своем завещании?

— Которых мой брат не упомянул в своем завещании. Так что если один получит наследство, а другие нет… Я бы предупредила его о том расколе, который это может вызвать в семьях.

— Он послушался бы вас, мисс Бруар?

Она покачала головой. Вид у нее при этом был бесконечно печальный.

— Это было его слабое место, — сказала она ему. — Ги никогда никого не слушал.

Маргарет Чемберлен не могла вспомнить, когда она в последний раз испытывала такую ярость и такое желание ее выплеснуть. Наверное, в тот день, когда ее подозрения насчет похождений мужа на стороне перестали быть подозрениями и превратились в полнокровную реальность, которая на миг вышибла из нее дух, словно удар кулаком в солнечное сплетение. Но тот день давно прошел, и с тех пор столько всего было, — еще три брака и трое детей, если уж быть точной, — что сама память о нем потускнела, как давно не чищенное старинное серебро. Тем не менее она чувствовала, что гнев, от которого ее распирало сейчас, был сродни той старой обиде. По иронии судьбы и тогда, и сейчас причина была одна и та же.

Когда она испытывала такое, ей всегда трудно бывало решить, в каком направлении нанести первый удар. Она знала, что разговора с невесткой не избежать: слишком уж странными были условия завещания Ги, и Маргарет готова была голову дать на отсечение, что причина тому одна и она носит имя Рут. Но кроме нее были еще двое новоявленных наследников, которые оттяпали половину того, что Ги выдавал за свое полное состояние. И никакие силы на небесах, на земле или в аду не заставят Маргарет Чемберлен просто стоять и смотреть, как эти двое выскочек, не связанные с Ги ни единой каплей общей крови, получат больше денег, чем родной сын этого паразита.

Из Адриана цедить информацию пришлось по капле. Он укрылся в своей комнате, а когда она выследила его и приперла к стенке вопросами о том, кто, где и почему, на которые Рут не пожелала дать подробного ответа, он сказал только:

— Это дети. Которые глядели на отца так, как, по его мнению, должны были глядеть на него порождения его чресл. Но мы на это не пошли. А они — с радостью. В этом он весь, правда? Всегда ценил преданность.

— Где они? Где их можно найти?

— Он в Буэ, — ответил ее сын. — Где именно это находится — не знаю. Что-то вроде муниципального района. Может быть где угодно.

— А она?

С ней все оказалось проще. Мулены жили в Ла-Корбьере, к юго-западу от аэропорта, в приходе под названием Форест. Их дом был самый чудной на острове. Люди прозвали его Ракушечным домом, и любой, кто оказывался в окрестностях Ла-Корбьера, просто не мог его не заметить.