Тайник - Джордж Элизабет

Но разве это так уж плохо? Рут так не казалось, особенно когда она размышляла над тем, к чему привели ее попытки жить внутри жизни.

— Я хочу знать, что ты намерена делать, — подступила к ней Маргарет утром. — Адриана лишили того, что принадлежало ему по праву, и не только в материальном отношении. Тебе это прекрасно известно, поэтому я хочу знать, что ты намерена предпринять. Скажу тебе честно, меня не интересует, как именно он этого добился; и какие юридические па ему пришлось для этого вытанцовывать, меня не касается. Я хочу знать только одно — как ты намерена это исправить. Вот именно, Рут. Как? Ты отлично знаешь, куда это тебя заведет, если все останется как есть.

— Ги хотел…

— Мне наплевать на то, чего он, по-твоему, хотел, потому что я точно знаю: хотел он того же, что и всегда.

Маргарет вплотную подступила к Рут, которая сидела за туалетным столом, пытаясь придать своему лицу искусственный румянец.

— Она ему в дочери годилась, Рут. Да что там, его собственные дочери старше, чем она. Уж казалось бы, на нее у него не могло быть никаких видов. Но его и это не остановило. И ты знаешь об этом, правда, Рут?

Руки у Рут задрожали так сильно, что она не смогла даже раскрыть тюбик помады. Маргарет заметила это и немедленно бросилась в бой, вообразив, что Рут не намерена отвечать прямо.

— Господи, да ты и вправду знала, — сказала Маргарет хрипло. — Ты знала, что он планирует ее соблазнить, и даже не попыталась остановить его. Ведь ты считала — ты всегда так считала, — что чертов Ги — совершенство и все, что он делает, благо, и не важно, если кому-то это повредит.

«Рут, я хочу этого. И она тоже».

— Да в конце концов, разве имело какое-то значение то, что она стала последней в длиннющем списке соблазненных им женщин, мимо которых он просто не смог в свое время пройти? Разве имеет какое-то значение то, что, соблазнив ее, он совершил предательство, которое нельзя ничем загладить? А он всегда притворялся, будто делает своим пассиям большое одолжение, наш джентльмен. Расширял их кругозор, брал под свое крыло, спасал от неприятностей, известно каких. На самом деле он просто развлекался, причем самым несложным способом. Ты это знала. Ты видела. И не возражала. Как будто у тебя никогда не было обязательств ни перед кем, кроме себя самой.

Рут опустила руку, которая тряслась так, что толку от нее никакого не было. Да, Ги грешил. Она это признает. Но он никогда не делал этого намеренно. Он никогда ничего не планировал заранее… и даже не думал… Нет. Он не был таким чудовищем. Просто однажды она пришла, и с его глаз словно упали шоры, как падали всегда, когда он внезапно видел женщину, и так же внезапно им овладевало желание, и он уже не мог удержаться, потому что «это она, Рут, та самая». Все женщины Ги были только из этой категории, чем он и оправдывал свои поступки. Поэтому Маргарет была права. Рут знала о грозящей опасности.

— Ты следила за ними? — спросила Маргарет.

До сих пор она смотрела на Рут со спины и видела только ее отражение в зеркале, но теперь подошла и встала так, чтобы Рут пришлось смотреть ей в лицо, а на случай, если та отвернется, Маргарет выхватила у нее помаду.

— Так было дело? Ты была там? Тебе надоело играть при Ги роль Босуэла^[23] с иглой, и ты решила сыграть активную роль в драме жизни. Или ты заделалась любопытной Варварой? Или, как Полоний в юбке, спряталась за гобеленом?

— Нет! — вскрикнула Рут.

— А, значит, держала нейтралитет. Что бы он ни вытворял.

— Неправда.

Это было выше ее сил — терпеть свою собственную боль, переживать из-за убийства брата, быть свидетелем крушения надежд, любить людей, находящихся в конфликте друг с другом, да еще и наблюдать круговорот преступных страстей Ги, неизменный даже в финале. Все шло по заведенному порядку. Даже после того, как он в последний раз сказал ей: «Это точно она». Это была не она, но он должен был сказать себе эти слова, ведь иначе ему пришлось бы взглянуть в глаза правде о самом себе и признать, что он — старик, так и не справившийся с горем, которому никогда не предавался. Да он и не мог позволить себе такую роскошь, ведь наказ «заботься о сестренке» стал для него девизом, который он мысленно начертал на своем воображаемом гербе. Так разве она имела право призывать его к ответу? Какие требования могла она ему предъявить? Чем угрожать?

Ничем. Она могла только уговаривать. Но уговоры не возымели действия, потому что были обречены в тот самый миг, когда он снова сказал: «Это она», как будто не повторял тех же самых слов раз тридцать. И тогда она поняла, что остановить его можно только хитростью. Для нее это был совершенно новый путь, пугающий и неизведанный. Но пройти его было необходимо.