Прощание с кошмаром - Степанова Татьяна Юрьевна

Белогуров купил билеты на самолет, на ближайший рейс, дико переплатив за первый класс — других билетов, дешевле, просто не было. Они летели вместе и…

С тех пор Белогурову казалось, что их всех троих словно связало какой-то невидимой, но крепкой нитью. Странно, но в Москве он сам (!) первый позвонил Егору (тот не делал попыток к сближению) и предложил работу у себя в галерее. Ему как раз позарез был нужен помощник и надежный, верный, свой в доску человек. А уж надежнее того, кто бросился защищать его в драку, невольно оказавшись замешанным в дело об убийстве, он вряд ли когда мог бы еще отыскать.

И Егор тотчас же согласился. Даже про деньги сначала не спросил… Попросил лишь, чтобы и Женьке приискали хоть какую-то работенку — «хоть полы на кухне мыть, хоть пылесосить и мусор убирать, а то он от безделья звереет». И Белогуров, хотя воспоминания о происшедшем на пляже вызывали в нем тоскливый ужас и брезгливую дрожь, согласился.

О том, что он взял себе в помощники и компаньоны в «Галерею Четырех» Егора Дивиторского, он не пожалел действительно ни разу. Странного Женьку он сначала с трудом переносил, едва-едва удерживаясь, чтобы не помыкать им. Но со временем, когда понял, что это Создание — не только трехнутый братец Нарцисса, но еще и Чучельник — человек, хотя и обделенный многим, но, как ни странно, обладающий талантом и навыками в таком ремесле, которое внезапно пригодилось им всем, тоже перестал жалеть, что взял его в свой дом. Если бы только не тревога за Лекс, то и вообще бы…

Белогуров поднял голову: они с Егором замерли посредине кабинета и не смотрели друг на друга. Всего-то несколько секунд прошло с того момента, как они покинули холл, а столько всего вспомнилось ему…

— Ну? Ты наконец объяснишь мне внятно, что стряслось? — спросил он, когда молчание стало уже невыносимым.

Егор смотрел в темное окно, закрытое от утренней зари снаружи непроницаемыми немецкими ставнями. Смотрел на смутное свое отражение, силуэт… Нарцисс — даже сейчас не может от себя оторваться! Когда братья Дивиторские перебрались со всем своим немудреным багажом в этот дом и стали помогать ему в галерее, Белогуров как-то однажды застал Егора врасплох. Нагишом тот разгуливал по холлу, пристально, завороженно наблюдая за собственным двойником в многочисленных зеркалах. Играл мускулами, любовно поглаживая плечи, бедра, принимал картинные позы культуриста и, возбудив себя, начал…

Белогуров тогда испытал странное чувство удовольствия и унижения. Он (он!), как какой-нибудь слюнявый извращенец, в дверную щель подглядывает за этим скульптурным онанистом. До чего можно докатиться, однако… Сначала он решил, что Егор довольствуется собственной секс-компанией лишь потому, что с ним, в данный момент нет подходящей женщины. Но потом пенял, что эта прискорбная самодостаточность и была единственным из способов плотской любви, полностью удовлетворяющей этого неудачливого короля цирка. Как печальный Мистер-Икс, Егор Дивиторский сам добровольно обрекал себя на одиночество и делал это потому, что… Ну, уж таким его Бог создал, ничего не попишешь… Впрочем, раз или два в месяц он все же ездил к проституткам, причем придирчиво и долго выбирал себе товар у «Националя» на уголке или у «Метрополя». Его интересовало лишь стройное, гибкое тело. На лица он даже не смотрел. Белогуров запретил ему привозить девок на Гранатовый, даже снял им с Женькой однокомнатную квартирку на Ордынке. Но вскоре обстоятельства потребовали, чтобы братья жили и работали именно в доме. И Белогуров тогда забеспокоился из-за Лекс: с Егором, захоти тот девчонку, ему было бы трудно соперничать. Но Егор на Александрину не реагировал, однажды даже обозвал ее «жирной» — видимо, ее тельце не будило в нем вообще никаких желаний.

— Нас едва не застукали, — после затянувшейся паузы в который уж раз повторил Дивиторский. — И Женьку ты зря так, ни за что… Это я скорей во всем виноват, он же просто…

Он начал рассказывать, как было дело. Белогуров слушал и думал: Нарцисс всегда выгораживает своего братца. Отчего это? И вообще, что заставляет Дивиторского-старшего столько лет так нянчиться с этим недоумком? Только лишь одно родственное чувство? Сострадание? Он вздрогнул: сострадание у них?! У этих двух.., которые делают то, что иному-то и в страшном сне не приснится? Вон как выгораживает Женьку — мол, делал все правильно, старался. Это я виноват — повез клиента на пустырь в районе Терешкова, специально карту смотрел, да и место уже знакомое, откуда было знать, что туда принесет ночью каких-то оборванцев?

— Кончай оправдываться, у тебя получается это плохо, — оборвал его Белогуров. — Скажи спасибо, что это произошло так, а не гораздо хуже. Сядь, налей себе вон коньяка. И не смотри на меня так… Успокойся же, ну!

— Вот только этого не надо, ладно? Этого — не надо! — Егор резко отвернулся. Он чувствовал — потерял лицо. Страх убил в нем все, чем он прежде так бравировал и втайне даже гордился. Животный страх, чувство непоправимой катастрофы (Неужели мы попались? Нас видели там? Неужели вот так глупо все и… Закончится? Неужели?!) гнали его по ночному городу, заставляя выжимать последние силы из стареньких «Жигулей». (Эта полудохлая, подержанная тачка, кстати, специально была выбрана и куплена Белогуровым на рынке, чтобы внимания привлекала как можно меньше.)

И только здесь, дома, когда он вывернулся наизнанку в ванной, страх немного отпустил. Разум уже нашептывал, успокаивая: тебя никто не видел, ты сидел в машине. Они, эти забулдыги, даже не смогут тебя опознать. Да и Женьку они видели секунду, не больше. А потом там было так темно… Только луна светила… Луна… Сквозь волнистые туманы…

— Что?! — Белогуров не верил ушам своим. — Что с тобой, Егор?!

— Сквозь волнистые туманы… Невидимкою луна… На печальные поляны льет печально свет она… — Егор провел по лицу рукой, словно срывая прилипшую паутину, потом налил себе коньяка и с жадностью осушил полный бокал. (Пил он вообще очень редко. «Не люблю», — как объяснял, памятуя о злой смерти отчима, сгинувшего «по пьянке», но, когда на него накатывало, не уступал в количестве выпитого Белогурову.) — Ты можешь что угодно мне сейчас говорить, Ванька, — сказал он, переведя дух. — Можешь орать на меня, можешь даже ударить, но… Так больше нельзя, понимаешь? То, что мы делаем, это… Словом, так больше невозможно.

— Что невозможно? — Белогуров сел на диван.

— Ездить, выслеживать. Ты думаешь, много в Москве косоглазых? Таких, какими Женька там в подвале доволен останется? Не забракует матерьяльчик исходный? Ты думаешь — они на каждом углу нас ждут? Три дня ездили — и что? Ноль полнейший. И вот только сегодня… А потом я вообще не могу, понимаешь ты?

Эх, да что ты понимаешь! Ты попробуй сам — там, на дороге, когда каждую секунду кого-то поднести может, когда… Женьке все по фигу — ясно. Но я-то, Ваня, я же живой человек, не робот бесчувственный.., — Рука Дивиторского, когда он ставил стакан на стол, предательски дрожала. Он стиснул кулак, стекло хрустнуло. Осколки впились в ладонь. Он тряхнул рукой.

Живой человек. Че-ло-век… Белогуров чуть не усмехнулся про себя, хотя и не до смеха ему было. Что ж, это либо открытый бунт на корабле, либо все еще отголоски того истерического испуга, пережитого на пустыре.

— И что же ты предлагаешь? — тихо спросил Белогуров. — Кто виноват, что у твоего безрукого безмозглого братца из трех исходных заготовок подучается только одна вещь? Кто виноват, что он портит все, к чему ни прикоснется? Если бы он делал все аккуратно, качественно, разве надо было бы столько материала?! Разве надо было бы вам, идиотам, столько ездить и искать?!

Дивиторский, ссутулившись, извлекал осколки стекла из ладони.

— Ну, что молчишь? — подстегнул его Белогуров. — Что ты конкретно предлагаешь? Бросить все? Вернуть деньги, отказаться? Нам заказали вещь — всего только еще одну вещь, потому что та, первая, как нельзя более пришлась заказчику по вкусу. Он хочет пару, ну? Нам он заплатил большие деньги — ведь ты же денег этих хотел, ты, Егор, им радовался. Нам установили срок. Твой братец требует себе минимум месяц для работы, для доводки, как он выражается, чтобы вещь приобрела тот вид, который нужен… Ну, я тебя спрашиваю! И что же остается нам? Сегодня вы не привезли ничего. Остается завтра, послезавтра, после-послезавтра и… ВСЕ. Все — финита, сроки выйдут, и Женька просто не сумеет довести эту чертову штуку до ее чертовой кондиции! Ты, наверное, ответишь: лучше отказаться прямо сейчас, раз уж так получилось. — (Тут Егору снова почудилось, что перед ним — кобра, которой он наступил на хвост, и она вот-вот бросится.) — Вернуть Михайленко деньги. Разбежаться в разные стороны. Прекратить это — не только прекратить выезжать и выслеживать, но и вообще прекратить это все. Я тебя верно понял, Егор? Смотри мне в глаза! Так вот: прекратить это ни я, ни ты, ни даже твой Женька уже не можем поздно.