В Милуоки в стикбол не играют - Коулмен Рид Фаррел

Игра в прятки

Я знал, что один из них будет ждать меня, когда я вернусь. И порадовался, что это оказалась не Кира, если это было ее настоящее имя. Не знаю, как я с этим справлюсь. Вырвать ей сердце казалось вполне справедливым. Я даже представлял себе допрос.

– Зачем ты это сделал, Клейн?

– Искал шлюху с золотым сердцем.

Я готов был рвать на себе волосы, так я сглупил. Почему я не прислушался к своим внутренним подозрениям? Я клял собственное тщеславие, неуверенность. И почему-то в этот момент я поймал себя на том, что скучаю по отцу. Незнакомое чувство. Пока он жил, он не относился к тому типу людей, по которым скучаешь. Постарались его злость и горечь. Интересно, а кто будет скучать по мне, подумал я. Кто будет скучать по мне!

Когда я вошел, телевизор работал, а Макклу спал на моей кровати. Эти дни он выглядел напряженным даже во сне. Я понял, что он видит сон: пальцы рук и ноги подергивались, глазные яблоки метались под веками. Он что-то бормотал, похоже, извинялся. Не он один. Вечер извинений. В одни вечера ты жаришь рыбу. В другие – извиняешься.

Он проснулся, когда я вышел из душа, и с тревогой изучал проплешину на ковре. Он хотел знать, что означал тот невнятный шепот насчет анализа. Я подробно изложил свою беседу с портье. Макклу не стал обзывать Киру. Он слишком долго был полицейским, чтобы возмущаться проституцией. Для него она была бизнесом, не слишком отличающимся от большинства других видов деятельности. Есть люди, кто пользуется, и люди, которых используют. Иногда трудно различить, кто есть кто.

– И как скоро будет результат?

– Знаешь, – засмеялся я, – я даже не спросил. В любом случае этот анализ – глупость. Если я заражен, мне понадобится несколько недель, чтобы выработать ВИЧ-антитела. Думаю, я просто запаниковал.

– Да, вот уж не думал, что когда-нибудь волнения из-за триппера покажутся мне добрым старым временем, но, боже всемогущий, то, что творится сегодня, – это какой-то кошмар.

– И это говоришь мне ты.

– Послушай, – сказал он, – думаю, тебе не о чем беспокоиться.

– Спасибо, Джон, но…

– Послушай меня, болван. Если она девочка высокого класса, ее работодатели весьма заинтересованы в том, чтобы она была здорова. Она ценный товар. Скорей всего, она постоянно проверяется. Кроме того, кто бы ни подослал ее к тебе, он хотел, чтобы ты как можно скорее убрался из города и держался отсюда подальше. Зачем рисковать и заражать тебя, чтобы ты потом вернулся сюда, таща с собой самое разнообразное дерьмо? Это глупо, а по тому, что я до сих пор наблюдал, не думаю, чтобы мы имели дело с идиотами. Лучше всего преступление совершается, когда его никто не замечает. Ну как, звучит здраво для тебя?

– Звучит рационалистично, – подмигнул я, – но спасибо.

– Да, что ж, может быть. – Немного помолчав, он заговорил снова: – Знаешь, тебе придется терпеть ее приходы сюда. Если она узнает, что ее раскусили, нам придется туго. Ее работодатели прикроют лавочку, и мы ни черта не найдем.

– Знаю, Джон.

– Я просто волнуюсь за тебя, Клейн.

– Занятно, – проговорил я. – В последнее время я сильно волнуюсь за тебя. Когда я вошел в номер, тебе снился неприятный сон. Ты дергался, как ненормальный, и бормотал: «Простите». Что случилось? Это имеет отношение к делу Боутсвейна – Эрнандеса?

– Ты прав, мне действительно снился неприятный сон. – Он улыбнулся всем лицом, но только не глазами. – Мне снилось, что я прошу еврейскую девушку стать моей женой, а она считает, что кольцо с бриллиантом в пять карат недостаточно большое. Само собой, я извинялся.

– Иди-ка отсюда куда подальше, антисемит.

– Я не антисемит, – возразил он. – Я только тебя ненавижу. А теперь – спать. Склоны ждут нас. – Он закрыл за собой дверь.

Я набрал номер телефона в офисе Ларри Фелда и его домашний номер и попал на два автоответчика. И дважды повесил трубку, не оставив сообщения. После второго звонка я покорно прошел через все процедуры, предшествующие отходу ко сну. Остаток времени до рассвета я играл в прятки со всеми неверными решениями, которые когда-либо принимал.

Кони-Айленд в огне

Ларри Фелд чувствовал себя несчастным. Это было нормально. Родители показали ему достойный пример. Сегодня он чувствовал себя несчастным из-за того, что отвечал на звонки на рассвете. Он был несчастен из-за того, что я так долго медлил связаться с ним после получения факса. Но что сделало его совсем уж несчастным – об этом, разумеется, ни слова сказано не было, – так это возможная перспектива того, что я больше не нуждаюсь в нем и в его скабрезных историйках.