Черное солнце - Арбенина Ирина

А эти!.. Согнулись, скривились, приникли к земле… Тьфу!

Ну ничего человек не может выбрать. Даже такую малость, как место, где хочется жить: на севере или юге, среди высоких деревьев или среди низких…

Полоцухин попытался изобразить улыбку, чтобы с общим вздохом восхищения не диссонировать с настроением попутчиков. Улыбка получилась не самой искренней.

Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. За в общем-то неплохое бесплатное образование — курсантов во времена его молодости учили неплохо — пришлось расплачиваться назначением в этот край, который он так и не полюбил и к которому нисколько не привык. И неизвестно, удастся ли вообще отсюда когда-нибудь выбраться.

Конечно, Полоцухин простил бы полуострову его неказистые деревья, в конце концов — мелочь. Но уж таков человек — концентрирует раздражение на мелочах, на второстепенном, чтобы не думать о самом главном и самом тяжелом.

А главное выяснилось почти сразу после его переезда на полуостров, еще в молодости. Рядовой медосмотр и… Врачи не скрывали, что именно перемена места обитания для него, несеверянина, стала роковой. Останься он жить там, где вырос, может, все бы и обошлось. А так.., диабет.

Здоровый молодой человек, семья, маленький ребенок, карьера в активной фазе, планы, надежды — и какой-то диабет!

Он, разумеется, даже не знал тогда, что это такое.

Вообще, как стопроцентно здоровый человек, избегал разговоров о медицине, болезнях, недомоганиях. Одни только термины и названия вызывали отторжение и желание не развивать тему. И вот…

Пришлось выяснять, что это за диагноз такой.

То, что он узнал, повергло его в состояние ступора.

Следовало забыть о том, что такое активная карьера. Командировки, полноценный перегруженный напряженный рабочий день. Забыть о том, что ему надо содержать и вытягивать семью, растить ребенка.

Впрочем, всего этого можно было избежать при одном условии: организму периодически необходимо получать недостающую ему порцию лекарства. Инъекция инсулина — и работай, живи, как ни в чем не бывало. Всего несколько секунд — и ты здоров, активен, ты — не инвалид.

Стало быть, дело стало всего лишь за малым, и он принялся активно посещать врачей.

Возможности родной медицины, о которых он никогда раньше не задумывался, его поразили. Шел восемьдесят восьмой год двадцатого века, и это, как выяснилось, было дремучее средневековье. Допотопные иглы, шприцы, качество инсулина… Выходило, что он, как каторжник к галере, навеки будет прикован к этой процедуре. А грубые толстые иглы разорвут постоянными уколами вены в клочья.

Что там высокие деревья! Для него не оставалось выбора: быть инвалидом или не быть. Конечно, быть.

«Эта страна» — или, как сейчас настоятельно требуется говорить, «наша страна» — вообще плодила инвалидов со страшной скоростью. Идеальное место для того, чтобы стать инвалидом. Даже здоровые проникались психологией больных: дайте нам, дайте, мы слабые, беспомощные. И вроде грех кого-то винить.

Видно, что-то в воздухе витало. В окружающей среде.

Отсутствие важного стимула к активности и действию.

Надежда Мандельштам написала в «Воспоминаниях» об этой странной особенности страны, где люди очень много лежат: «Я и сама полжизни пролежала…» Лежат, потому что холодно в квартирах, потому что нет воли к жизни, нет желаний…

Полоцухин когда-то прочитал эти запрещенные самиздатовские «Воспоминания» в доме отдыха (как сотрудник определенного ведомства он имел возможность читать то, что запрещалось «населению»).

И это наблюдение Мандельштам запомнилось навсегда. Возможно, потому, что закрепилось, сразу подтвердилось иллюстрацией. Этот однодневный дом отдыха, в который вроде бы приехало в пятницу вечером на автобусах много-много людей, поражал своей пустынностью… Люди встречались только в столовой.

А так, кроме какого-то одиноко бегавшего трусцой человека, никого. Никого в коридорах, библиотеке, на стадионе. Он все думал, а где все? Однажды, отыскивая свой номер, перепутал дверь и нечаянно заглянул в чужой. Это был разгар дня, солнечно ясного отличного бодрого дня. А комната, которую он нечаянно увидел, напоминала больничную палату.

Когда же на него обрушился диагноз, он представил окружающий мир в виде такой вот палаты, где почти все уже лежат и где ему предлагалось занять свое «лежачее» место.