Душа-потемки - Степанова Татьяна Юрьевна

– Откуда это доносилось? – шепотом спросил Гущин. – Кажется, что со всех сторон.

Они стояли у стены напротив отдела часов. И в этот момент снова послышалось какое-то шипение…

Бом-м! Бом-м!

Чертовы часы на стене вразнобой начали бить два часа…

Бом-м! Бом-м!

И одновременно с последним ударом звук возник опять – вой голодной, мчащейся по следу стаи, хищный рев – низкий, гортанный, исполненный ярости и ликования.

Я здесь… я вернулся… я совсем уже рядом… сейчас вы узнаете меня…

И вдруг разом стихло.

Катя прижалась к Гущину. Такого ужаса она не испытывала никогда. Нечеловеческий… да, они все говорили правду, чистую правду… нечеловеческий… такие звуки человеческое горло издавать не может.

Они стояли у стены – очень бледный Елистратов, Гущин – лица его Катя не видела в этот момент (может, и к лучшему, меньше разочарований) и…

– Тихо, замерли, – шепнул он Кате.

В тишине, окутавшей их как ловчая сеть, послышались шаги. Однако свет на первом этаже универмага был такой, что ничего толком в дальнем конце торгового зала нельзя рассмотреть.

Гущин сделал знак – направо и вниз. Катя вглядывалась в сумрак – там лестница в подвал, там химчистка, ларьки и двери, запертые на ключ.

Шаги, шаги, шаги…

Гущин и Елистратов двинулись вперед на звук этих шагов. Катя осталась на месте. Ну что же ты, как там тебя… светлая охотница с колчаном, полным стрел… давай, даже часы вон твердят, что твое время настало… Но она не могла заставить себя.

Страх… древний… первобытный… такой осязаемый… живой… мертвый… мертвый…

Шаги, шаги – быстрые, удаляющиеся, потом что-то клацнуло…

– Я вижу его, давай за ним!

Голос полковника Гущина громыхнул, казалось, на весь торговый зал и… разрушил чары.

– Стой, буду стрелять!

Катя сорвалась с места – мимо ювелирного прилавка, мимо столов с выставленными чайными сервизами, мимо лестницы – и вниз… Тут темно, только там, в том конце мечутся, шарят по стенам пятна карманных фонарей.

– Стой, не уйдешь!

Свет… Вот он вспыхнул – яркий четырехугольник света на фоне тьмы… Катя не сразу поняла, что там просто распахнулась дверь и это свет от ламп, горящих под потолком…

Она увидела три фигуры – одну в чем-то темном… Гущин и Елистратов настигли ее… удар… крик боли… кто-то бешено сопротивлялся, дрался насмерть, но они повалили его на пол.

И снова стало темно, как в могиле.

– Все, я держу его!

Катя не узнала голос Елистратова – задыхающийся, свистящий.

Не узнала, потому что звук, возникший вновь и, казалось, усилившийся стократно, лишил ее возможности что-либо соображать, осознавать.

Гущин ударом ноги снова распахнул захлопнувшуюся дверь подсобки. Небольшое помещение словно вибрировало.

Потрясенная Катя увидела на столе… она не поняла, что это такое в тот момент – светящаяся панель, зеленый огонек… черные коробки динамиков…

Гущин сбросил один из них на пол, и звук сразу как-то смешался, осел…

Вой, сверлящий уши…

– Выруби это! Ну? Выруби сейчас же, я кому сказал! – Елистратов рывком втолкнул в помещение подсобки того, кого он держал.

Это был Алексей Хохлов – с ссадиной во всю скулу, с разбитой губой.

Ева Комаровская осторожно открыла дверь в комнату племянника. Ей показалось, что он кричал во сне.

Феликс пошевелился.

– Тихо, тихо, это я, – Ева потянулась к кнопке ночника. Мягкий свет – маленькое пятно.

Она присела на диван рядом с Феликсом, положила руку ему на лоб.

– Нет температуры?

– Нет, я тебя разбудил, тетя?

– Я еще не заснула, что-то не спится, слышала через стенку, как ты ворочался, потом затих… а после… что, снова кошмар?

– Я не знаю, – Феликс прижался щекой к ее ладони. – Не уходи, посиди со мной.

– Уж и не знаю, как лучше… Когда ты по ночам в этой вашей обсерватории… я волнуюсь, конечно, дома ведь не ночуешь… Или вот так, когда ты дома… и кричишь во сне.

Она смотрела в черный квадрат окна.

– Что хоть снится-то? – спросила она после паузы.

– Я все пытаюсь найти одно место… там во сне, то есть я его вижу… но я все хочу его найти, узнать… Может быть, какой-то знак, указатель… какую-то примету, по которой можно найти, пойти туда и…

– И что? Это же всего лишь ночной кошмар, – Ева покачала головой. – Наши ночные кошмары… Знаешь, мне тоже они раньше снились, когда я была такой, как ты… а потом я сказала себе: это только сны, – и все закончилось.

– Но мне нужно найти это место!

– Зачем?

– Потому что оно где-то реально существует. Знаешь, когда я ходил в парк в Кузьминках… ну, купаться туда на пруды, мне вдруг показалось, что я узнал это место там – в лесу у прудов… Там ведь тоже пруды…

– Где, Феликс? Где там?

– В моем сне. Пруды и танцплощадка, но это в стороне, понимаешь? А там – овраг, яма с водой и кругом деревья и листья опадают… а еще там какие-то развалины, много кирпича битого…

Ева убрала руку от его лица.

– И в парке мне вдруг показалось, что вот оно, то самое место, но я ошибся, там была просто поляна… никакой ямы, никакого оврага… никакой могилы.

– Тебе надо хорошенько выспаться, – сказала Ева. – Ты странный стал в последнее время, я тебя просто не узнаю.

– А я тебя, тетя.

– Меня? Почему это?

– Не знаю, ты какая-то другая вся… И стала такая красивая.

– Мне тут Искра тоже об этом говорила, мол, помолодела ты словно, мать… С чего бы это, Феликс, а? – Ева усмехнулась. – Может быть, я просто поняла, что есть главное, что приносит наивысшее удовольствие…

– Что, тетя?

– Жизнь, – Ева потрепала его по щеке. – Жизнь, а не сны, не видения. Жизнь, которую ты держишь в своих руках. И распоряжаешься ею, как тебе того хочется.

– Я люблю тебя, тетя.

– И я тебя, мой мальчик. Спи…

– Посиди еще со мной.

– Нет, уже очень поздно. Завтра ты опять всю ночь в своей обсерватории?

– Нам сказали приходить, потому что…

– Ладно, ладно, я же не запрещаю тебе, я понимаю – это твоя жизнь, и ты достаточно взрослый уже, чтобы строить ее сам.

Ева поднялась с дивана. В белой кружевной ночной рубашке, открывавшей загорелые плечи, немножко растрепанная, она показалась Феликсу похожей на юную девочку. Но это был только обман зрения в неверном свете маленького ночника.

Этот день в МУРе был днем абсолютного триумфа, такого ажиотажа Катя не наблюдала в правоохранительной системе столицы давно.

Прокурор округа…

Прокурор города…

Начальник департамента криминальной милиции…

Семь кураторов из министерства…

Начальник ГУВД Москвы…

Замминистра…

И все это приехало, примчалось, прилетело на вертолетах, приплыло, материализовалось из разреженной атмосферы среди молний и громких раскатов грома…

Нахлынуло и осталось командовать и вникать, слушать рапорты и доклады, сеять указания и распоряжения в пять часов утра!

Полковник Ануфриев позвонил в шесть утра и был предельно краток:

– Взяли?

– Взяли с поличным, – Елистратов, обалдевший от докладов и рапортов, только хрипел, яростно жевал свою сигару и сверкал глазами.

Торжество…

– И кто он такой?

– Он из универмага, и он знал одного из тех, прежних. В общем классический имитатор.

– Так я и думал, что ж, искренне поздравляю.

Во всех этих круговоротах славы Катя как-то потерялась. Гущин хоть и бодрился, но тоже взгрустнул – чужой монастырь… МУР… мало ли что они «вместе пахали»… теперь все сосредоточено тут, на Петровке…

В восемь утра Катя и Гущин пили кофе в местном буфете и завтракали пирожками. Катя чувствовала, что на нее обращают внимание – страшный пятнистый комбинезон свой и сапоги она так и не сняла. Только берет сложила и сунула под погон на плече.

– Круто смотришься, ей-богу, – Гущин опрокинул кофейную чашку. – А вообще-то, кажется, мы уже лишние на этом празднике жизни.

– Ничего не лишние, Федор Матвеевич.

Кате хотелось воскликнуть: вы герой! Как там все было в этом чертовом универмаге, она думала, что умрет со страха, когда этот чертов звук… А Гущин не испугался. И только благодаря его храбрости и решительности они узнали, что этот чертов Хохлов…

Странно, но она испытывала острое, жгучее разочарование. Какой-то полный крах…

– А что это за аппаратура была у него? – спросила она.

– Звуковой синтезатор, магнитофон, усилители, динамики… Он же, оказывается, как елистратовские орлы установили, в прошлом, до того, как в универмаг нанялся, звукооператором на киностудии работал… мастер звуковых эффектов. Вот и сконструировал с помощью своей аппаратуры «глас из преисподней».

Горький вкус кофе…

– Пойдем, – Гущин дожевывал пирожок с мясом. – Они там угомонились уже, в десять совещание с докладом всех обстоятельств задержания. Время для откровенного разговора еще есть.

Насчет времени он не ошибся, а вот насчет откровенного разговора…