Глоток перед битвой - Лихэйн Деннис

Но тут зазвонил телефон.

Энджи откинулась назад, упершись ладонями мне в грудь, потом, скользнув вдоль стола, высвободилась из моих объятий. Она продолжала улыбаться, но теперь в этой улыбке сквозило недоверие, а в глазах появилось странное выражение — нечто среднее между сожалением и страхом. Один бог знает, какое лицо было в эту минуту у меня.

— Алло, — хрипло ответил я.

— Все еще сидишь?

— Уже не сижу. Смотрю в окно на свой улетающий зад.

— Ага. Ладно, Кензи, считай, что тебя предупредили.

— Чем могу служить, Марион?

— Приходи, повидаемся, побеседуем.

— Достоин ли я такой чести?

— Вполне. — Сосия мягко засмеялся.

— Видишь ли, Марион, у меня до самого октября все расписано по минутам. Дел невпротык. Попробуй позвонить мне перед Днем всех святых.

На это он сказал лишь:

— Хоу-стрит, дом номер двести пять.

Это был адрес Энджи.

— Где и когда? — спросил я.

Вответ он снова негромко засмеялся. Сосия видел меня насквозь, знал это и знал, что я тоже это знаю.

— Встретимся где-нибудь в людном месте, чтобы у тебя возникла иллюзия безопасности.

— Предложение сделало бы честь белому человеку.

— На Кроссинге. В два часа. Перед «Барнс энд Ноубл». И ты уж, будь добр, приходи один, а не то мне придется нанести визит по упомянутому мною адресу.

— Даунтаун-Кроссинг, — повторил я.

— В два часа.

— Ладно. Я буду чувствовать себя в безопасности.

И снова он засмеялся. Теперь я понял, что это его манера.

— Давай, — сказал он. — Чувствуй. — И дал отбой.

Я повесил трубку и взглянул на Энджи. Комната все еще хранила память о соприкосновении наших губ, о моей руке, касавшейся ее волос, о ее груди, вздымавшейся и опадавшей у моей груди.

Энджи сидела в своем кресле, отвернувшись к окну.

— Я не стану говорить, что мне это не понравилось, потому что мне понравилось, — сказала она, не поворачиваясь. — И винить тебя не стану, потому что сама виновата не меньше. Но больше этого не будет.

Вот и найди брешь в этой стене.

Я спустился в подземку, доехал до станции «Даунтаун-Кроссинг», поднялся по ступеням, не мытым со времен президента Никсона, и вышел на Вашингтон-стрит. Даунтаун-Кроссинг — старый торговый район; в те стародавние времена, когда магазины назывались магазинами, а никакими там не бутиками, здесь были универмаги и торговые центры. В конце семидесятых — начале восьмидесятых здесь, как и почти по всему городу, шла генеральная реконструкция: дома либо сносили, либо перестраивали. Но несмотря на все пертурбации, в районе открылось несколько бутиков и бизнес возродился. Возродился, да и помолодел — сюда пришли люди, которым осточертели универмаги, те, кто все привык делать не спеша, закоренелые горожане, не желающие заживо похоронить себя в предместьях.

Три квартала Вашингтон-стрит, где и находится большинство магазинов, — пешеходная зона, и вся улица в этом районе — и тротуары, и мостовая — кишмя кишит народом: кто спешит за покупками, кто уже отоварился и возвращается домой, но основная масса просто слоняется без дела. Вдоль тротуара напротив «Файленс» выстроились в ряд тележки с гамбургерами, хот-догами, сигаретами и прохладительными напитками, а сам тротуар оккупировали подростки — парни и девицы, черные и белые. Они глазели на товар, выставленный в витринах, отпускали шуточки в адрес взрослых прохожих; несколько парочек целовались взасос — страстно, ничего не видя и не слыша, что свойственно юным влюбленным, еще не успевшим переспать друг с другом. На другой стороне улицы перед входом в «Корнер» — мини-маркет, в котором разместились магазинчики типа «Товары в дорогу», а также кафе, где в день случалось по три-четыре потасовки, — кучка черных подростков крутила транзистор. Мощные аккорды «Страха перед черной планетой» в исполнении Чака Д. и «Врагов общества» громовыми раскатами вырывались из динамиков размером с автомобильное колесо. Добившись должного уровня и качества звука, подростки отошли подальше и стали наблюдать за реакцией прохожих, обходящих их тусовку стороной. Я приглядывался ко всем черным, выхватывая глазами лица из плотной толпы, пытаясь определить, где здесь люди Сосии, но ничего у меня не получалось. Многие черные были просто частью толпы — одни шли за покупками, другие возвращались с покупками; но ничуть не меньше было и таких, что держались кучками, и был у некоторых из них этакий ленивый, таящий в себе смерть взгляд — взгляд хищника, высматривающего жертву. В толпе сновало и немало белых, видок у которых был ничуть не лучше, но в данный момент они меня не интересовали. О Сосии мне было известно немногое, но одно я знал наверняка — он не из тех предпринимателей, кто набирает работников вне зависимости от цвета их кожи.

Я сразу же понял, почему Сосия забил мне стрелку именно в этом месте. Покойник может мирно пролежать на тротуаре лицом вниз не меньше десяти минут, прежде чем какой-нибудь прохожий остановится полюбопытствовать, на что это такое он там наступил. В качестве места встречи людные места лишь ненамного безопаснее заброшенных складов, где, по крайней мере, почти всегда имеется пространство для маневра.

Я стал наблюдать за противоположной стороной улицы, от «Корнера» и дальше. Взгляд мой скользил по лицам людей, плывущих в толпе, причем вычерчивалась замысловатая траектория — снизу вверх и слева направо, как будто читаешь нотную запись. По мере того как людской поток приближался к «Барнс энд Ноубл», взгляд мой замедлялся. Здесь толпа редела, да и подростков в ней особо не замечалось. Что ни говори, книжные магазины — далеко не идеальное место для тусовок юного поколения. Я пришел на десять минут раньше, чем мы договаривались, и рассчитывал, что Сосия со своей командой прибудет на место за двадцать минут до меня. Однако я так его и не высмотрел, а затем перестал на это и надеяться — просто вдруг почувствовал, что он вот-вот подберется вплотную и уткнет мне пистолет между лопаток.

Но стволом меня ткнули не между лопаток, а в бок, под ребра. Здоровенная дура сорок пятого калибра казалась еще больше: на дуло была насажена мерзкого вида штуковина — глушитель. И держал пистолет не Сосия. Щекотал меня под ребрами какой-то сопляк лет шестнадцати-семнадцати, хотя точно определить его возраст не берусь: глаза его прятались за темными солнечными очками в красной оправе, а на брови была надвинута черная кожаная фуражка. Он сосал леденец, перекатывая его языком из одного уголка рта в другой. При этом он широко улыбался — так, словно только что потерял невинность.

— Спорим, тебе чертовски жаль, что на этот раз тебя опередили. Что, не так? — сказал он с издевкой.

— В чем опередили? — поинтересовался я.

Из толпы, с пистолетом наизготовку, вынырнула Энджи. Ее длинные черные волосы были убраны под кремовую «федору», на носу сидели темные очки, размером поболее тех, что были на этом пареньке. Описывая дулом пистолета круги в сантиметре от его детородных органов, она сказала:

— Всем привет!

Поскольку с его лица улыбка мгновенно исчезла, мне пришлось заменить ее собственной.

— Уже не смешно, да? — осведомился я.

Толпа обтекала нас, не ускоряя и не замедляя движения, — как эскалатор. Никому до нас не было дела. Близорукость, свойственная жителям больших городов.

— Ну, и что же дальше? — спросила Энджи.

— Все будет зависеть от обстоятельств, — раздался голос Сосии.

Он возник позади Энджи, и, судя по тому, как она внезапно напряглась, тоже пришел не с пустыми руками. Я сказал:

— Это довольно глупо.

И так вот вчетвером стояли мы посреди многотысячной толпы, образуя некую сложную молекулу, состоящую из атомов, связанных друг с другом посредством толстеньких металлических трубочек. Когда какой-то прохожий случайно задел меня плечом, я взмолился про себя, чтобы спусковые крючки оказались достаточно тугими.

Сосия смотрел на меня, и на его помятом жизнью лице застыло выражение полнейшего благодушия.

— Начнете стрелять — живым отсюда уйду я один. Как вам такой расклад?

Казалось, что расклад в его пользу. Он застрелит Энджи, Энджи — парня с леденцом, а уж тот определенно успеет уложить меня. Но так казалось лишь на первый взгляд.

— Что ж, Марион. Сам видишь, народу нас здесь собралось, как на выставке японской видеотехники, и я не думаю, что еще один человек будет лишним. Посмотри-ка на «Барнс энд Ноубл».

Он медленно повернул голову, окинул взглядом противоположную сторону улицы и не заметил ничего подозрительного.

— Ну и что там?

— Крыша, Марион, крыша. Ты на крышу посмотри.

Впрочем, и на крыше ничего особо интересного он не увидел. Разве что оптический прицел и ствол винтовки Буббы. Прицел как прицел, только вот с большим увеличением. И промазать из винтовки с таким прицелом можно было лишь в случае внезапного солнечного затмения. Да и то если тому, в кого целятся, очень повезет.