Спаситель - Несбё Ю

— Они его не узнают, — произнес ясный громкий голос. Харри не заметил, как вошел Гуннар Хаген. — Нередкая проблема на войне, при опознании солдат. Они все в форме, и порой даже товарищи из их собственного подразделения для полной уверенности вынуждены проверять личные жетоны.

— Спасибо, — сказала Беата. — Ну что, Скарре, так понятнее?

Скарре пожал плечами, Харри услыхал громкий смешок. Беата выключила проектор.

— Пластичность, или подвижность, лица очень индивидуальна. Кое-что можно натренировать, а кое-что, по-видимому, обусловлено генетически. Одни не могут дифференцировать правую и левую половину лица, другие с помощью тренировки способны добиться, чтобы все мышцы действовали независимо одна от другой. Как пианист-виртуоз. Называется это гиперподвижностью, или visage du pantomime. Зарегистрированные случаи указывают на то, что это сугубо наследственно, что эту способность человек развил в ранней юности или вообще ребенком и что люди с крайней степенью гиперподвижности нередко страдают нарушениями личности или подростками испытали тяжелые травмы.

— Вы хотите сказать, мы имеем дело с сумасшедшим? — спросил Гуннар Хаген.

— Моя специальность — лица, а не психология, — сказала Беата. — Но в любом случае это не исключено. Харри?

— Спасибо, Беата. — Харри встал. — Теперь вы немного больше знаете о том, с кем имеете дело, ребята. Вопросы? Да, Ли?

— Как поймать такое существо?

Харри и Беата переглянулись. Харри кашлянул:

— Понятия не имею. Знаю только, что все это кончится не раньше, чем он выполнит свою работу. Или мы свою.

В кабинете Харри ожидало сообщение: звонила Ракель. Он сразу же ей перезвонил, чтобы не углубляться в раздумья.

— Как идут дела? — спросила она.

— Прямиком в Верховный суд. — Эту поговорку любил отец Ракели. Шуточка, популярная после войны среди фронтовиков. Ракель засмеялась. Мягкий, звонкий смех, ради которого он когда-то отдал бы все, лишь бы слышать его каждый день. И этот смех до сих пор не утратил воздействия.

— Ты один? — спросила она.

— Нет. Халворсен, как всегда, здесь, держит ушки на макушке.

Халворсен поднял голову от протоколов свидетельских показаний с Эгерторг и скорчил гримасу.

— Олегу нужно с кем-нибудь поговорить, — сказала Ракель.

— И что?

— Уф, я неудачно выразилась. Не с кем-нибудь. Ему нужно поговорить с тобой.

— Нужно?

— Поправка: он сказал, что хочет поговорить с тобой.

— И попросил тебя позвонить?

— Нет. Не просил, ни в коем случае.

— Та-ак. — Харри улыбнулся.

— Ну… Может, найдешь время как-нибудь вечерком, а?

— Конечно.

— Вот и отлично. Поужинаешь с нами.

— С нами?

— С Олегом и со мной.

Харри хмыкнул.

— Я знаю, ты встречался с Матиасом…

— Да, — быстро сказал Харри. — Славный малый, по-моему.

— Пожалуй.

Харри не знал, как истолковать ее тон.

— Ты слушаешь?

— Да, — сказал он. — Знаешь, у нас тут убийство и некоторая запарка в связи с этим. Можно, я прикину маленько, а потом перезвоню, когда найду подходящий день?

Пауза.

— Ракель?

— Да, само собой. Как ты вообще?

Вопрос прозвучал настолько неуместно, что на миг Харри почудилась в нем ирония.

— Потихоньку-полегоньку.

— Ничего нового не произошло в последнее время?

Харри вздохнул:

— Мне надо идти, Ракель. Как только выкрою время, сразу позвоню. Передай привет Олегу. О'кей?

— О'кей.

Он положил трубку.

— Ну? «Подходящий денек»? — сказал Халворсен.

— Всего-навсего ужин. Повидаю Олега. Зачем Роберт ездил в Загреб?

Халворсен хотел ответить, но тут в дверь негромко постучали. Они обернулись. На пороге стоял Скарре.

— Только что отзвонили из загребской полиции, — сообщил он. — Кредитная карта Станкича выдана по фальшивому паспорту.

Харри хмыкнул и, заложив руки за голову, откинулся на спинку стула.

— Зачем Роберт ездил в Загреб, Скарре?

— Вы же знаете, что я думаю.

— Наркота, — сказал Халворсен.

— Ты упоминал про девушку, которая спрашивала насчет Роберта во «Фретексе» на Хиркевейен, Скарре? В магазине еще сказали, что она вроде бы из Югославии?

— Да. Начальница ихняя гово…

— Звони во «Фретекс», Халворсен.

В комнате царила тишина, Халворсен полистал «желтые страницы», потом набрал номер. Харри тихонько барабанил пальцами по столу, размышляя, как бы сказать Скарре, что он им доволен. Откашлялся. Но тут Халворсен протянул ему трубку.

Капрал Руэ слушала, говорила и действовала. Деловая женщина, констатировал Харри, когда через две минуты положил трубку, снова откашлялся и сказал:

— Один из ее работников, серб, запомнил девушку. Зовут ее, кажется, София, но он не уверен. Однако точно помнит, что она из Вуковара.

Юна Харри нашел на кровати в квартире Роберта, с открытой Библией на животе. Выглядел он невыспавшимся и боязливым. Харри закурил, сел на хлипкий кухонный стул и спросил, зачем Роберт, по его мнению, мог ездить в Загреб.

— Понятия не имею, он не говорил. Может, в связи с тем серьезным планом, на который занимал у меня деньги.

— О'кей. А вам известно, что у него была подружка, молоденькая хорватка по имени София?

— София Михолеч? Вы шутите!

— Отнюдь. Стало быть, вы знаете, кто она?

— София живет в одном из наших домов на Якоб-Оллс-гате. Ее семья из числа хорватских беженцев, которых направили к нам. Но София… ей всего пятнадцать.

— Может, она просто была влюблена в Роберта? Молоденькая девчонка. Красивый взрослый парень. Что здесь необычного?

Юн хотел ответить, но промолчал.

— Вы сами говорили, что Роберту нравились молоденькие девушки, — сказал Харри.

Юн смотрел в пол.

— Могу дать вам адрес этой семьи, сами и спросите.

— Ладно. — Харри посмотрел на часы. — Есть какие-нибудь просьбы?

Юн огляделся.

— Мне бы надо съездить к себе на квартиру. Взять кое-что из одежды и туалетные принадлежности.

— Не вопрос. Я вас отвезу. Наденьте куртку и шапку, там еще похолодало.

Поездка заняла двадцать минут. По дороге они миновали старый, заброшенный стадион «Бишлет», который скоро снесут, и ресторан «Шрёдер», у дверей которого стоял человек в теплом шерстяном пальто. Харри его узнал. Нарушив правила, он остановил машину прямо у подъезда на Гётеборггата, 4; они вошли и направились к лифту. Глянув на красный дисплей над дверью, Харри отметил, что лифт стоит на четвертом этаже, там, где квартира Юна. Не успели они нажать кнопку вызова, как лифт пошел вниз. Харри вытер ладони о джинсы.

— Вы не любитель лифтов, — сказал Юн.

Харри удивленно глянул на него:

— А что, заметно?

— Мой отец тоже их не любит. — Юн улыбнулся. — Давайте поднимемся по лестнице.

Они зашагали вверх по ступенькам, и немного погодя Харри услышал, как кабина открылась на первом этаже.

В квартире Харри остался у двери, а Юн пошел в ванную за несессером.

— Странно, — сказал Юн, нахмурив брови. — Такое впечатление, что здесь кто-то побывал.

— Здесь работали криминалисты, искали пули.

Юн скрылся в спальне и вскоре вернулся с сумкой в руках.

— Пахнет как-то чудно, — сказал он.

Харри огляделся. На столе возле мойки два стакана, но без явных следов молока или иного напитка по краю. Ни мокрых следов на полу от растаявшего снега, только несколько светлых щепочек возле секретера, явно от одного из ящиков, с трещиной на передней стенке.

— Идемте отсюда, — сказал Харри.

— А почему мой пылесос стоит здесь? — удивился Юн. — Ваши люди им пользовались?

Харри знал криминалистические процедуры, и ни одна из них не предусматривала использования пылесоса, находящегося на месте происшествия.

— У кого-нибудь еще есть ключи от этой квартиры? — спросил Харри.

Юн помедлил.

— У Tea, у моей подруги. Но ей бы в голову не пришло пылесосить.

Харри посмотрел на щепки возле секретера, которые при уборке первым делом исчезли бы в пылесосе. Подошел к пылесосу. Наконечник был снят с пластиковой трубки, прикрепленной к шлангу. По спине у Харри пробежали мурашки. Он поднял трубку, заглянул в круглое черное отверстие. Провел пальцем по краю, глянул на кончик пальца.

— Что это? — спросил Юн.

— Кровь, — ответил Харри. — Проверьте, заперта ли дверь.

Харри уже понял. Он стоял в преддверии того, что ненавидел и от чего никогда не мог остаться в стороне. Открыл пылесос и вытащил желтый мешок, думая о том, что вот это и есть, собственно, обитель скорби, House of Pain. Место, где он всегда вынужден использовать свою способность вживаться во зло. Способность, которая, как он все чаще думал, слишком уж развилась.