Спаситель - Несбё Ю

— Жутко чешутся, собачьи-то укусы, верно? — сказал Харри. — Особенно дней через десять-четырнадцать, когда начинают зарастать. Так мне сказал врач из травмопункта и предупредил, чтобы я не расчесывал болячки. Вам бы тоже не стоило чесать, Холмен.

Холмен пустым взглядом смотрел на свою руку.

— В самом деле?

— Три ранки от зубов. С помощью макета челюстей мы докажем, что вас, Холмен, укусила вполне определенная собака на контейнерном складе. Надеюсь, вы легко сумели отбиться.

Холмен покачал головой:

— Я не хотел… я хотел только избавить ее.

Бубенцы на улице разом умолкли.

— Вы признаете свою вину? — спросил Харри, делая знак Халворсену, который тотчас полез во внутренний карман, однако ни ручки, ни бумаги там не нашел. Харри закатил глаза и положил на стол собственный блокнот.

— Он говорил, что вконец измучился. Что ему невмоготу. Что он вправду хочет с этим покончить. Я нашел ему место в Приюте. Койку и трехразовое питание за тысячу двести крон в месяц. И его обещали включить в метадоновый проект, всего через месяц-другой. Потом он опять исчез, а когда я позвонил в Приют, мне сказали, что он скрылся, не заплатив за жилье, а потом… потом он заявился сюда. С пистолетом.

— И тогда вы решились?

— С ним все было кончено. Я потерял сына. И не мог допустить, чтобы он забрал с собой и ее.

— Как вы его отыскали?

— Не на Плате. Я нашел его возле «Эйки», сказал, что хочу купить у него пистолет. Оружие было при нем, он показал мне его, хотел сразу же получить деньги. Но я сказал, что у меня нет с собой денег, мы, мол, встретимся у задних ворот контейнерного склада на следующий вечер. Знаете, вообще-то я рад, что вы… что я…

— Сколько? — спросил Харри.

— Простите?

— Сколько вы собирались заплатить?

— Пятнадцать тысяч крон.

— И…

— Он пришел. Оказалось, патронов у него нет, вообще не было, как он признался.

— Но вы явно это предвидели, к тому же калибр стандартный, достать патроны не составило труда, верно?

— Да.

— Сперва вы заплатили ему?

— Что?

— Ничего, забудьте.

— Поймите, страдали не только мы с Перниллой. Для Пера каждый день был мукой. Мой сын уже умер и только ждал… чтобы кто-нибудь остановил его сердце, которое упорно билось. Ждал…

— Спасителя.

— Да. Именно так. Спасителя.

— Но это ведь не ваша работа, Холмен.

— Да. Это дело Господа. — Холмен опустил голову и что-то пробормотал.

— Что вы сказали?

Холмен поднял голову, но взгляд блуждал в пространстве, ни на чем не останавливаясь.

— Но если Господь не делает свою работу, ее должен сделать кто-то другой.

На улице лишь желтые фонари да бурый сумрак. Когда выпадал снег, в Осло даже ночью было светло. Звуки казались укутанными в вату, а снег под ногами похрустывал как далекий фейерверк.

— Почему мы не забрали его? — спросил Халворсен.

— Бежать он не собирается и должен кое-что рассказать своей жене. Через час-другой пришлем за ним машину.

— А он прямо артист.

— Да?

— Ну, обрыдался ведь, когда ты сообщил о смерти сына, верно?

Харри задумчиво покачал головой:

— Тебе еще многому предстоит научиться, Младший.

Халворсен с досадой пнул снег.

— Так просвети меня, о мудрейший.

— Убийство — поступок настолько из ряда вон выходящий, что люди вытесняют его, воспринимают как полузабытый кошмар. Я много раз видел такое. Только когда кто-то другой скажет об этом вслух, до них доходит, что это существует не просто у них в голове, а случилось на самом деле.

— Н-да. Все равно хладнокровный субъект.

— Ты что, не разглядел, что он совершенно в кусках? Пернилла Холмен, пожалуй, права: он из них двоих самый любящий.

— Любящий? Убийца? — Голос у Халворсена чуть не сорвался от возмущения.

Харри положил руку ему на плечо:

— Сам подумай. Разве это не поступок огромной любви? Пожертвовать родным сыном?

— Но…

— Я знаю, о чем ты думаешь, Халворсен. Привыкай, парень, подобные моральные парадоксы будут встречаться тебе на каждом шагу.

Халворсен взялся за незапертую дверцу, но она намертво примерзла. С неожиданной злостью он дернул ручку, дверца с треском распахнулась — резиновая прокладка осталась в проеме.

Они сели в машину, Харри смотрел, как Халворсен поворачивает ключ зажигания, а другой рукой щелкает себя по лбу, довольно сильно. Мотор взревел.

— Халворсен… — начал Харри.

— Так или иначе, дело раскрыто, комиссар обрадуется, — громко сказал Халворсен, выруливая на дорогу, прямо перед сигналящим грузовиком. Потом наставил замерзший средний палец в зеркало. — Стало быть, давай маленько повеселимся. — Он опустил руку и опять щелкнул себя по лбу.

— Халворсен…

— Что? — буркнул тот.

— Прижмись-ка к тротуару.

— Чего?

— Давай.

Халворсен затормозил у бровки тротуара, отпустил руль и устремил решительный взгляд в переднее стекло. Пока они были у Холменов, стекло успело покрыться морозными узорами. Халворсен шумно дышал, грудь бурно поднималась и опускалась.

— В иные дни хочется послать эту работу к чертовой матери, — сказал Харри. — Не переживай.

— Не буду, — отозвался Халворсен, но дышал по-прежнему тяжело.

— Ты сам по себе, они сами по себе.

— Да.

Харри положил ладонь на спину Халворсена, подождал. Через некоторое время почувствовал, что коллега дышит спокойнее.

— Молодец, — сказал Харри.

Оба молчали, меж тем как машина, лавируя в потоке послеобеденного транспорта, катила в Грёнланн.

Он стоял на самом высоком месте самой оживленной пешеходной улицы Осло, которая носила имя шведско-норвежского короля Карла Юхана. Он запомнил план города, который взял в гостинице, и знал, что здание, чей контур виднеется на западе, это королевский дворец, а в восточной стороне расположен Центральный вокзал.

Он поежился.

Высоко на стене красным неоном светился термометр, сообщая о морозе, и малейшее движение воздуха ощущалось как ледяная стужа, проникающая сквозь верблюжье пальто, которым он до сих пор был вполне доволен, особенно потому, что купил его в Лондоне по весьма низкой цене.

На часах возле термометра было 19.00. Он зашагал на восток. Все складывается как будто бы удачно. Темно, масса людей, видеокамеры только возле двух банков и направлены на их банкоматы. Метро как путь отступления он уже исключил, там наверняка прорва камер наблюдения и мало народу. Осло оказался меньше, чем он думал.

Он зашел в магазин готового платья, где подыскал голубую шапку за сорок девять крон и шерстяную куртку за две сотни, но передумал, когда заметил тонкую штормовку за сто двадцать. Примеряя ее в кабинке, обнаружил, что таблетки дезодоранта из Парижа так и лежали в кармане пиджака, поломанные, отчасти растертые в пыль.

Ресторан располагался сотней метров дальше по улице, на левой стороне. Первым делом он убедился, что в гардеробе самообслуживание. Вот и хорошо, тем проще. Прошел в зал. Заполнен наполовину. Обозримый. С того места, где он стоял, видно все столики. Рядом вырос официант, и он заказал на завтра, на шесть часов, столик у окна.

Перед уходом проверил туалет. Помещение без окон. То есть единственный второй выход — через кухню. Неплохо. Идеальных мест не бывает, да и очень маловероятно, что ему потребуется другой путь отхода.

Выйдя из ресторана, он взглянул на часы и по пешеходной улице направился к вокзалу Народ смотрел себе под ноги и в сторону. Маленький город, а все же с холодной отстраненностью мегаполиса. Хорошо.

На перроне экспресса, идущего в аэропорт, он снова глянул на часы. От ресторана шесть минут. Поезда отправлялись с интервалом в десять минут и через девятнадцать минут уже прибывали в аэропорт. Значит, можно сесть на поезд в 19.20 и уже в 19.40 очутиться в аэропорту. Прямой рейс до Загреба в 20.10. Билет лежал у него в кармане. Купленный непосредственно в авиакомпании САС.

Вполне довольный, он вышел из нового вокзального терминала, спустился по лестнице под стеклянную крышу, где раньше явно был старый дебаркадер, а теперь размещались магазины, и выбрался на площадь. Йернбанеторг — так значилось на карте. Посредине площади красовался огромный, втрое больше натуральной величины, тигр, замерший на ходу, меж трамвайных рельсов, автомобилей и людской толчеи. Но телефонов-автоматов нигде не видно, вопреки заверениям администраторши. В конце площади, у навеса, стояла кучка людей. Он подошел ближе. Некоторые разговаривали между собой, наклонив друг к другу головы в капюшонах. Возможно, живут в одном районе, по соседству, и ждут одного автобуса. Правда, они напомнили ему и кое-что другое. Он заметил, как тощие фигуры что-то передают из рук в руки, спешат прочь, сутулясь от ледяного ветра. И понял в чем дело. Видел ведь, как торгуют героином — и в Загребе, и в других городах Европы, хотя нигде так открыто, как здесь. И сообразил, что это ему напомнило. Кучки народу, в которых он сам стоял, когда ушли сербы. Беженцев.