Летающий слон - Акунин Борис

– А я умру! – жалобно пригрозил зауряд-прапорщик. – Сердце лопнет…

Угроза подействовала. Зепп давно знал: женщин сильней всего впечатляют именно нелепости.

– Ну хорошо, хорошо… Но только на минутку и ничего такого.

– Только поцеловать! Только поцеловать! – засуетился Степкин и с хитрым видом кивнул на дверь в соседнюю комнату. – Вон там, ладно?

Потянул за собой не всерьез упирающуюся красотку.

Зепп оглянулся, убедился, что штакетник надежно укрывает его со стороны улицы, и тоже переместился – к следующему окну. Здесь подглядывать немножко мешал горшок с геранью, но все равно было видно.

Разумеется, соседняя комната оказалась спальней. С грудой подушек и подушечек на пышной кровати, украшенной металлическими шарами. С вышитыми половичками. С обрамленной бумажными розочками картинкой: Дева Мария и Младенец.

– Сумасшедший, ты сумасшедший. – Хозяйка дала сопящему ухажеру усадить ее на кровать. – Что с тобой поделаешь? – Она очаровательно картавила на букве «л». – Ладно. Подожди…

Чаровница скользнула за матерчатую ширму с изображением Фудзиямы и зашелестела одеждой. Зауряд-прапорщик тоже стал разоблачаться. Под гимнастеркой на груди у него висела большая ладанка на суконном шнурке. Механик снял ее и, прошлепав к двери, повесил на гвоздик, вколоченный в косяк. Было ясно, что этот загадочный ритуал он исполняет не впервые.

Из-за ширмы тем временем выплыла роскошная пани Зося, в невесомом розовом неглиже напоминающая кремовый торт, и села на ложе. Вынимая из пышных волос заколки, спросила:

– Что у тебя в этом мешочке? Почему ты всегда его снимаешь?

– Скляночка со священным елеем. С Гроба Господня. В самом Иерусалиме купил. – Степкин благоговейно приложился к ладанке губами. – Она всегда со мной. Сколько раз жизнь спасала.

Пани Зося попросила:

– Покажи.

Он достал стеклянный пузырек, наполненный желтоватой жидкостью, и тут же спрятал обратно.

– Вообще-то я ее никогда не достаю. Грех.

– Правильно, – одобрила кельнерша и благочестиво перекрестилась слева направо. – Я тоже прикрою Матку Бозку.

Задернула перед образом шторки, и вся жеманность сразу словно испарилась.

– Только быстро, – деловито сказала Зося. – Раз-два. В четыре придет портниха подшивать свадебное платье.

Механика подгонять было не нужно. Он ринулся на кровать, будто на штурм Берлина (это капитан фон Теофельс так подумал).

– Милая… Милая… О, о… Да… Любимая… – доносилось с ложа страсти.

Зепп наблюдал за соитием хоть и внимательно, но безо всякого чувственного волнения. В голове разведчика бродили философские мысли.

Как, в сущности, глупо и некрасиво выглядит высший миг человеческого бытия. Будто переплелись толстые розовые черви и всё чего-то шевелятся, дергаются – никак не могут удобно устроиться. Однако именно ради этой судорожной возни мы и рождаемся на свет: чтоб потереться друг о друга и произвести на свет потомство. Добро б еще, это доставляло всем участникам удовольствие, а то самка вон позевывает и поверх плеча своего самца смотрит на часики.

Гауптман и сам не понимал, чего ради подсматривает. Только время теряет. Но уходить не уходил, не мог найти своему поведению рационального объяснения и оттого все больше злился.

Наконец совсем на себя рассердился. Оторвался от окна, перескочил через ограду и побрел на квартиру, понурый и несчастный, уже не думая о горе-любовнике и его дебелой невесте.

До смотра остается два дня, а ничего еще не сделано.

Вся надежда на Тимо.

Пока господин бессовестно подглядывал за влюбленными, слуга занимался делом гораздо более почтенным – размышлял.

Тимо, прежде чем приступить к делу, всегда долго-долго думал. Чем дольше мозгуешь, тем меньше работаешь. Так говаривал покойник отец, старый Тимо Грубер (старших сыновей у них в роду всегда называли этим именем).

Папаша был кладезем всяческих мудростей. Из его высказываний Тимо крепче всего усвоил вот какое.

У евреев, древнего и умного народа, считается, что жене после смерти достается половина святости, заработанной мужем. Поэтому если женщина заботится о своей душе, то должна печься не о мелком бабьем интересе, а во всем помогать супругу.

Такова и главная заповедь настоящего слуги. Это самая важная и благородная профессия на свете. Служи честно, с полной отдачей, не отлынивай и не трусь. Смотри на служение как на долг, призвание и спасение. А уж Бог тебе за это воздаст той же мерой, что твоему господину.

Старик умел говорить – заслушаешься. Не то что Тимо-младший, которому цеплять слово к слову было трудней, чем совать нитку в иголку.

Груберы верой и правдой служили фон Теофельсам с незапамятных времен и о другом жизненном назначении никогда не мечтали. Кто-то из них получил половинку места в раю, кто-то – в аду, это уж как кому повезло с господином. Груберы о том не задумывались, не ихнего это было ума дело. Не один из них отдал за хозяина жизнь. Случалось и обратное. Например, прадед Зеппа во время беспорядочного отступления под Прейсиш-Эйлау не бросил своего раненого слугу, и обоих иссекли саблями гусары маршала Мюрата.

Владельцы замка Теофельс служили королям и императорам, преследовали высокие или низменные, но так или иначе масштабные цели. Груберы служили фон Теофельсам, не заносясь и не мудрствуя. Потому что в мире у всякого свое место и своя ответственность, а нарушать установленную Богом иерархию – лишь создавать хаос.

Собственная семья, и то считалась делом менее важным. У Тимо была жена, которую он редко видел и о которой редко думал. Был сын, о котором он думал часто. Но с мальчиком все шло хорошо и правильно. Он состоял при отпрыске капитана фон Теофельса, как когда-то и Тимо состоял при маленьком Зеппе.

Жизнь Грубера была ясной и прямой, хотя и не скажешь, что легкой. Больше всего расстройства доставлял русский язык. Дела службы почти все время держали хозяина в России, и словесная бездарность помощника доставляла герру капитану множество неудобств, а иногда и подвергала его опасности. Но Зепп не отказывался от услуг Тимо, не отправлял его домой. За это Грубер отплачивал единственно доступным способом – ревностной службой.

Именно из-за чрезмерной старательности он и провел в размышлениях столько времени – целый час. Хотя вообще-то почти сразу сообразил, как нужно взяться за дело. Ум у Тимо был цепкий и ухватистый, как челюсти ризеншнауцера.

Это ведь только начальники воображают, будто все зависит от них. На самом деле успех или неуспех любого великого начинания определяют маленькие люди, исполнители. Как говорил папаша, архитектор рисует, а строить каменщику. Еще папаша всегда повторял: чем проще, тем оно надежней.

Честно посвятив обмозговыванию ровно 60 минут и не додумавшись ни до чего более толкового, чем первоначальная идея, Грубер зашел в лавку, купил того-сего и отправился к рощице, близ которой был выстроен загон для большого самолета.

Сел на травке, в виду ворот, нарезал на газете круг колбасы, положил редиску и зеленый лук, расставил полдюжины пива и стал не спеша, со смаком выпивать-закусывать.

Мысль была: присмотреться, кто из секретной зоны выходит, кто туда входит.

Ходил-выходил только один человек, всё тот же – бравый унтер-офицер с красной рожей. То бумаги в деревню понесет, то со свертком вернется.

Тимо успел покушать, подремать на солнышке, снова сел закусить (пива и снеди у него было запасено много).

Всякий раз, проходя мимо, унтер смотрел на него с завистью. Даже сглатывал. Знать, и ему хотелось пивка. Но Грубер до поры до времени человека не искушал. Служба есть служба. Зато когда, уже к вечеру, унтер вышел из ворот просто так, с трубочкой, и прошелся вдоль рощицы прогулочным шагом, Тимо вежливо пригласил:

– Гаспадин унтер-официр, пиво-зосиска?

По кожаной фуражке было понятно, что Тимо хоть и рядовой, но не простой, а из технического состава. Унтер-офицеру с таким сесть незазорно.

Краснолицый охотно согласился.

Познакомились. Выпили по паре.

Тимо достал пузырек с авиационным спиртом, разделил поровну, долил пивом. Это был русский национальный напиток, назывался «йорш», Kaulbarsch. Отрава страшной опьяняющей силы. Правда, сам Грубер никогда не пьянел, это у него было наследственное.

Он выпил колючий Kaulbarsch до дна, мерно двигая кадыком. Сплюнул. Вытер губы. Закусил редиской.

Унтер-офицер Земен Земеныч со звучной фамилией Зыч наблюдал за этими манипуляциями с уважением.

Уж и стемнело, а новые друзья все не могли расстаться. Они стояли у высокого забора и препирались. Семен Семеныч уговаривал приятеля продолжить приятную встречу и очень обижался, что тот не соглашается, хотя Тимо сразу согласился. Но унтер пребывал в той стадии опьянения, когда любишь всех вокруг и обижаешься, не чувствуя должной взаимности.