Летающий слон - Акунин Борис

А ненасытному любовнику мерещилось, что под ним прогибается полотняный фюзеляж, трещат распластанные крылья и во все стороны летят выдранные с мясом гайки.

– Тебе тоже так хорошо? – со счастливым смехом пролепетала женщина, когда чудо-кавалер замотал головой и издал торжествующий рев.

А это Зепп трубил по-слоновьи. Он взял Зосю за виски, потерся о ее носик своим – нет не носом, а хоботом.

Она снова захихикала.

– Ты самый лучший мужчина на свете!

Потом, как и положено, неверную невесту охватили муки раскаяния.

– Я плохая. У меня жених, а я лежу с другим мужчиной.

– Любишь его? – лениво поинтересовался Зепп.

– Совсем нет. Но он порядочный человек. И обещал жениться. Ты ведь на мне не женишься?

Он покачал головой.

– Волшебникам жениться нельзя.

Тут Зосе бы обидеться – как же это он даже в постели, из вежливости, не хочет соврать, но такая она нынче была слабая и глупая, что только вздохнула.

Сказала:

– Ну и пусть!

И сжала свое мимолетное счастье в объятьях.

В тот же день фон Теофельсу пришлось пожалеть о том, что разработанный им маневр проходил через постель пани Зоси.

С женщинами что плохо? Все время недооцениваешь степень идиотизма, в который их вгоняет страсть. В этом состоянии они бывают способны на опасные и даже саморазрушительные поступки.

Ну вот, казалось бы, чего дуре еще? Жених есть, никуда не делся. Появился любовник, который ни на что, кроме твоего мяса, не претендует плюс дарит дорогие подарки. Наслаждайся жизнью, пока удается, и молись только об одном: чтоб все было шито-крыто.

Это Зепп так рассуждал, будучи человеком логичным. А что там себе думала кельнерша и думала ли вообще – загадка.

Во всяком случае, после обеда, когда Зепп сидел в кабине двухместного «вуазена» и ждал Грубера (они должны были лететь вместе), Зося преподнесла своему возлюбленному тревожный сюрприз.

– Ты что так долго? – накинулся Теофельс на Тимо, бережно прижимавшего к груди крепкий фибровый чемоданчик.

– Фаш фройляйн… парышня меня тершал. Просиль давать письмо.

Грубер с явным неодобрением протянул сложенный листок, от которого пахло сладкими духами.

Зепп выругался, развернул.

«Приходи. Истаскавалася. Зоська», – было написано на бумажке крупным детским почерком, а внизу нарисовано сердечко, похожее на пышный зад, из которого почему-то торчит стрела.

Чертова прорва! И когда она только успела истосковаться? Хуже всего, что не побоялась довериться незнакомому солдату. Совсем у бабы мозги растаяли. Не испортила бы всё, идиотка!

Гауптман хотел разорвать компрометирующую записку на мелкие кусочки, но не успел – к аэроплану приближался командир авиаотряда.

– Неурочный вылет, Михаил Юрьевич? Почему с механиком?

– Что-то волнуюсь перед смотром. Пусть мой Тиимо послушает, как ведет себя мотор на высоте. На тысяче семистах начинается какой-то стук.

– Зачем вам подниматься на тысячу семьсот? Ваше дело завтра – продемонстрировать несколько фигур пилотажа на пятистах, а потом произвести показательную фотосъемку на время.

– Я должен быть полностью уверен в машине. Кроме того, если не возражаете, фотографировать со мной полетит тоже Тиимо. Хочу, чтоб он поупражнялся с камерой.

– Как угодно. – Полковник смотрел на чемоданчик. – Инструменты?

– Так точно, фашсковородь, – деревянным голосом ответил Грубер.

– Ну, легкого взлета, мягкой посадки.

В Особом авиаотряде подготовка продолжалась до глубокой ночи, а в специальной зоне обслуживающий состав не ложился совсем. «Муромца» чуть не всего разобрали, проверили, почистили, смазали, потом собрали вновь. Работой руководил сам механик. В полночь трое остальных членов экипажа отправились спать, чтобы набраться сил перед завтрашним днем, а Степкин всё пестовал свое исполинское детище. Но к третьему часу ночи уже и он не знал, чем себя занять: все было в идеальном порядке.

Вокруг освещенной прожекторами машины стояли четверо часовых. Бак был заправлен, масло залито, всё, что надо, – смазано, что надо – подкручено, каждый из четырех моторов проверен по нескольку раз.

Пора было отдохнуть и механику. Ему завтра тоже предстояло подниматься в воздух. Мало ли что случится в небе. Нужно, чтоб голова была свежей и руки не дрожали.

Оставив в ангаре перепачканный комбинезон и смыв грязь, зауряд-прапорщик пошел к офицерскому дому. Он очень устал, но знал, что не заснет – будет лежать и мысленно всё осматривать да ощупывать своего «Илюшу».

Из темноты кто-то шепотом позвал механика:

– Фаш плагороть!

Там стоял долговязый, нескладный солдат. Кажется, Степкин его видел среди техников авиаотряда.

– Ты кто?

Дылда молча протягивал какую-то бумажку.

«Приходи. Истаскавалася. Зоська», – прочел зауряд-прапорщик, посветив фонариком. И всю усталость как рукой сняло. Никогда еще невеста не писала ему так прочувствованно, так страстно! Видно, тоже волнуется из-за завтрашнего.

На сердце у Степкина стало тепло. И даже горячо.

– Она передала? – Он поцеловал листок. – Люленька моя. Истосковалась! Эх, черт! Да как же я отсюда выйду? – Механик оглянулся на ворота, у которых со вчерашнего дня был выставлен усиленный караул. – Не пойму, как ты-то сюда пролез?

Солдат поманил его за собой.

Повел вокруг казармы, вдоль забора. Наклонился, да вдруг сдвинул в сторону одну из массивных досок.

Колебался Степкин недолго. Честно сказать, нисколько не колебался. Все равно ведь не уснул бы – сам это знал. А тут…

– Спасибо тебе, милая душа. Отблагодарю.

Он обнял посланца любви, протиснулся через лаз и побежал в сторону деревни, неуклюжий, распираемый любовью.

Любовники лежали в кровати и начинали разогреваться для анкора, когда раздался нетерпеливый стук в окно.

– Люленька, это я! Открой!

В сторону крыльца протопали быстрые шаги.

– Степкин! – вскинулась Зося. – Езус-Мария, какой ужас!

Зепп уже был на ногах, подхватил со стула одежду и портупею, с пола – сапоги.

Теперь стук несся от двери:

– Отворяй! Скорей!

Зося прижимала к груди одеяло.

– Одно твое слово, и я его выгоню. Навсегда! – отчаянно сказала она.

– Зачем? Он – жених. А я что? Волшебник. Сегодня есть, завтра растаял. Впусти его. Только свет не зажигай. Ну, совет да любовь. Не поминай лихом. Когда уведешь его – исчезну.

Теофельс выскользнул из спаленки в гостиную и спрятался за посудным шкафом.

Нетерпеливый жених всё издавал из-за двери брачные призывы.

Кусая губы, смахивая слезы, хозяйка пошла отпирать.

– Сейчас нельзя, – послышался из передней ее сердитый голос. – Ты сумасшедший! Завтра приходи…

Но изнывающий от страсти механик ее не слушал.

Дверь с треском распахнулась.

– Милая! Разделась уже! Счастье-то, счастье какое!

Жених протащил свою невесту через столовую с прытью, от которой в буфете задребезжали блюдца.

Довольно было один раз посмотреть на его императорское высочество Никника, чтобы стало ясно: это не кто-нибудь, а Верховный Главнокомандующий, причем не просто армией (мало ли на свете армий), а Самой Большой Армией Мира.

Главковерх был высоченного роста, обладал неподражаемой выправкой, а от сурового волчьего лица, обрамленного серой бородкой, веяло силой, уверенностью, властью. Когда Николай Николаевич гневался (что случалось нередко), иные чувствительные и непривычные начальники, случалось, падали в обморок. Зато с нижними чинами главнокомандующий был неизменно милостив, потому что с детства, еще по поэме «Бородино», запомнил: настоящий командир – отец солдатам.

Особенно хорош Никник бывал на парадах и смотрах. Приходясь внуком великому шагмейстеру Николаю Первому и вообще будучи военачальником старой школы, он придавал таким мероприятиям большое духовно-воспитательное значение. Парады главковерх принимал не с трибуны или, упаси Господь, в автомобиле, а исключительно в седле, на своем огромном ахалтекинце, похожий на статую какого-нибудь средневекового кондотьера. Чины свиты смотрелись рядом с полководцем, словно сборище карликов верхом на пони. Нечего и говорить, что солдаты и младшие офицеры своего Никника просто обожали.

Правда, на аэродроме, рядом с самолетными ангарами и сверхсовременными воздушными аппаратами, этот сияющий золотом конный цирк смотрелся диковато. Так, во всяком случае, считал пилот Долохов, застывший по стойке «смирно» в шеренге летунов Особого авиаотряда. Сзади изо всех сил, но без большого успеха старались изображать молодцеватость нижние чины обслуги и охранения. Команда «Муромца» выстроилась отдельно, перед секретной зоной, ворота которой были открыты. Воздушному кораблю предстояло открыть смотр; потом наступит черед легкой авиации.