Шпионский роман - Акунин Борис

— Я не болел. Просто работа, днем и ночью. Никак не мог сообщить, честное слово!

— Не болел? Слава Богу, а то я представляла всякие ужасы. Машина сбила, и ты без сознания. Или воспаление легких, крупозное. В Московской области есть случаи брюшного тифа. А работа — это ничего, это нормально. Конечно, ты не мог сообщить, я знаю. Если бы хоть чуть-чуть мог, обязательно сообщил бы. Ты же понимал, как я волнуюсь.

Здесь с младшим лейтенантом Дориным приключилось стыдное: на глазах выступили слезы. Другой такой девушки во всем СССР (и тем более в остальных странах) не было и быть не могло, это железно.

На подобное доверие можно было ответить лишь равнозначным доверием. Он приосанился. Уже и рот открыл, чтобы сказать: «Я, Надюха, сотрудник Органов и выполняю крайне ответственное задание партии и правительства», но вспомнил про Викентия Кирилловича. Насчет Нади-то можно было не сомневаться. Кто умеет так любить и так верить, тот человек надежный. Но с кем встречается и перемывает косточки советской власти ее отец, неизвестно. Опять же, если доктору доверено оберегать зрение ближайших соратников Вождя, наверняка за ним коллеги из 5-го управления приглядывают. Как бы в донесение не попасть.

А Надежда его колебания истолковала по-своему.

Улыбнулась счастливой улыбкой, прошептала:

— Что засмущался? Я тоже знаешь как по тебе истосковалась. Пойдем.

Увела его наверх, в мезонин, и там, под скошенным потолком, он забыл обо всем на свете, а когда снова вспомнил, оказалось, что время уже к вечеру: солнце успело скакнуть к самым верхушкам деревьев и по двору прочертились длинные тени.

— Я ужасно голодная. Пойдем чай пить, — объявила Надежда.

Оделись, спустились вниз, где сидел с вечерней газетой Викентий Кириллович. Лицо у него было печальное.

Надя обняла его, поцеловала.

— Папа, я так счастлива.

— Вижу, — всё так же грустно сказал он, не поднимая глаз.

Егор на него тоже не смотрел, неудобно было.

Одна Надежда, кажется, чувствовала себя легко и свободно. Напевая, звенела вилками, расставляла посуду.

— Я сделаю яичницу и пожарю хлеб с сыром. Еще у нас есть торт. Бисквитно-кремовый? Вот здорово! А это что? — взяла она в руки красивый сверток.

— Это тебе. Духи. Дореволюционные, «Любимый аромат императрицы». — Егор покосился на Кирилла Викентьевича, но тот не смягчился, только вздохнул.

Сидеть тут с ним весь вечер Дорину не улыбалось, даже ради яичницы.

— Надь, я до самой ночи свободный. Может, съездим куда-нибудь? В ресторан можно. — И поймал брошенный поверх газеты взгляд доктора — похоже, одобрительный.

— Нет, лучше не в ресторан, а на концерт. Папа, дай-ка.

Она отобрала у отца «Вечернюю Москву». Вдвоем с Егором они склонились над разделом «Афиша». Надин локон щекотал ему висок.

— Гляди, Надь, в цирке представление «Теплоход Веселый», это по кинофильму «Волга-Волга»! Наши ребята ходили, говорят, мировой аттракцион. Там настоящий лев гоняет на мотоцикле!

— Ой, — ахнула Надежда. — Сегодня в консерватории Четвертая симфония Танеева, это такая редкость!

А Дорину было всё равно, куда идти, только бы с ней. Пускай даже на симфонию.

— Нормально. Давай в консерваторию.

— Не успеем. Там в девять начало, а сейчас уже половина.

Он небрежно пожал плечами:

— Возьмем у станции такси. В самый раз подкатим.

— Так ведь дорого же!

— Ерунда.

Викентий Кириллович кивнул:

— Вот это по-нашему, по-гусарски. Хоть ухаживать еще не разучились.

— Нет, всё равно не получится, — вздохнула Надя. — Наивный ты человек, Георгий. Билетов не достанем, даже стоячих.

— Зачем нам стоячие? — улыбнулся Дорин на «наивного человека». — Сядем в лучшем виде, на места из директорского фонда.

Она посмотрела на него с радостным восхищением, как ребенок на фокусника. Папаша тоже удивился:

— Кто вы, прекрасный юноша? Гарун аль-Рашид?

В общем, момент для, так сказать, официального представления сложился самый что ни на есть удачный. Всё равно ведь рассказать про свою службу нужно — мало ли на сколько придется снова исчезнуть. А так выйдет и эффектно, и культурно. Пускай папаша из-за своей интеллигентности и отдельной дачи сильно не задается. Егора Дорина тоже не на помойке нашли.

— Вот, — достал он из кармана красную книжечку, удостоверение сотрудника литерной спецгруппы. — С этим документом могу входить куда угодно, в любое культпросветучреждение, с правом посадки на любые места.

Первое, что заметил Егор, произнеся эти слова, — страдальческую гримасу на лице Викентия Кирилловича. С чего бы это?

Надя — та потянулась к книжечке:

— Ой, что это? Абонемент?

Он поневоле улыбнулся.

— Скорее, охотничий билет. С правом охоты на волков, которые точат зубы на нашу Родину. — И, посерьезнев лицом, объяснил. — Я, Надюша, сотрудник Органов. Всего тебе рассказать не могу, не имею права, но работа у меня ответственная, секретная. Может, в будущем придется опять исчезать без предупреждения. Так надо. Ты за меня не беспокойся, я волков не боюсь. Это пускай…

«Это пускай они меня боятся», хотел закончить он с бесшабашной улыбкой и тряхнуть чубом. Но чуба у младшего лейтенанта теперь не было, он про это забыл, и лихой улыбки тоже не получилось — с таким выражением лица смотрела на него Надежда.

— Ты чекист? — пролепетала она. — Нет, нет! Не может быть!

— Да чего ты так переполошилась? — растерялся Егор.

— У тебя фуражка с синим верхом? Ты по ночам ломишься в квартиры? Ты… ведешь допросы? — В ее глазах застыл ужас.

— Ну да, есть у меня и фуражка, только я ее сто лет не одевал, — еще пытался обратить всё в шутку Дорин. — Аресты-допросы, это больше по линии НКВД, а я служу в НКГБ…

— Это одно и то же. Папа! — повернулась Надя к отцу, голос ее дрожал. — Что я наделала! Папа!

Она бросилась к доктору на грудь и горько заплакала. Викентий Кириллович неловко гладил ее по затылку, на Егора не смотрел.

— Вы же советские люди! Не враги какие-нибудь! Что вы на меня так? — захлебнулся потрясенный Егор. — Мы под пули идем, жизнью рискуем! Чтоб вас защищать! А вы… Да вы хоть знаете, что скоро… Надя! Я же люблю тебя!

Тут она обернулась. Глаза были мокрые, но не жалобные — непреклонные:

— Уходи. Навсегда.

Еще и махнула на него рукой, будто прогоняла какую-то примерещившуюся нежить.

Этот жест был обидней всего.

Дорин вскочил из-за стола. Хотел сказать напоследок что-нибудь горькое, с достоинством, но не нашел слов. Протянул лишь:

— Эх, ты…

И кубарем слетел с крыльца.

Грудь прямо разрывалась, не хватало воздуха.

Споткнувшись на ровном месте, Егор не помнил, как вышел на улицу.

На столбе жизнерадостно вещал репродуктор:

— В связи с постановлением Совнаркома СССР и ЦК ВКП(б) от 23 февраля «О мероприятиях по расширению посевов и повышению урожайности кок-сагыза» многие колхозы впервые обратили внимание на узкие места в возделывании этого полезного растения…

Трясущимися руками Дорин раскурил «казбечину» и затоптался на месте — от волнения не мог сообразить, в какую сторону идти до станции. Ах да, влево.

За что? За что она его выгнала? Ведь ничего не знает, ничего не понимает! Он хотел объяснить, чуть было не разболтал государственную тайну, а она его и слушать не стала! Замахала, как на собачонку!

Он кинулся к калитке, нажал на кнопку звонка: раз, второй, третий.

Радио перешло с бодрого тона на сдержанно-озабоченный — это пошли международные новости:

— На греческом фронте английские имперские войска продолжают отступать, неся тяжелые потери… Ряд членов английского парламента требует в ближайшее время открытия дебатов по вопросу о военном положении. По сообщениям корреспондента Юнайтед-пресс, в Лондоне циркулируют слухи о предстоящих изменениях в составе кабинета министров…

Наконец, открыли.

В проеме стоял Викентий Кириллович.

— Зря стараетесь, молодой человек. Надежда к вам не выйдет.

Ни враждебности, ни настороженности в лице доктора не было — лишь печаль и, пожалуй, сочувствие. От этого Егор сразу как-то сник, и возмущение поувяло.

— Плачет? — тихо спросил он.

— Хуже. Молчит.

— Викентий Кириллыч, ну объясните хоть вы ей. Я же не гестаповец какой, я Родину защищаю! Чего она? Будто я из чумного барака!

— Если б вы болели чумой, она бы вас лечила… — Доктор снял очки, помял переносицу. — Послушайте, молодой человек, в вас есть что-то симпатичное… Во всяком случае, вы не похожи на других. Может быть, пока не похожи. Послушайте моего совета: идите, живите своей жизнью, а Надежду забудьте. Она в покойницу-мать, для нее есть только белое и черное, оттенков серого она не различает. Право, уходите. Целее будете.

С этими словами, смысла которых Егор не очень-то понял, Викентий Кириллович захлопнул калитку.