Игольное ушко - Фоллетт Кен

Молнии стали сверкать чаще. Фабер вцепился в намертво зафиксированный штурвал, а спиной вжался в стену рубки, чтобы удерживать вертикальное положение. Нечего было и пытаться управлять сейчас судном – оно двигалось в ту сторону, куда его швыряло море.

Он твердил себе, что шотландские шхуны обычно строят с таким расчетом, чтобы они выдерживали подобные, внезапно налетающие летом шторма, но убедить себя в этом до конца ему не удавалось. Опытный рыбак наверняка заметил бы приметы приближавшейся бури и не стал бы выходить в море, зная, что его утлое суденышко не устоит под ударами стихии.

Он уже, разумеется, не имел ни малейшего представления, где находится. Его могло отнести назад к Абердину, но вполне возможно, тащило к точке встречи. Усевшись на пол рубки, он включил радио. Постоянная резкая качка и вибрация в корпусе делали настройку невероятно трудной. Лампы приемника прогрелись, Фабер стал крутить ручки, но ничего не слышал. Тогда он максимально увеличил громкость. Не ловилась ни одна станция.

Скорее всего крепления не выдержали и антенну сорвало ветром.

Он перевел радио в режим передачи и послал в эфир простейший сигнал: «Пожалуйста, ответьте мне!» И так несколько раз. Потом перешел на прием, но без особой надежды, что его вызовы кто-то услышал.

Он заглушил мотор, чтобы не расходовать зря топливо. Ему теперь оставалось только пережить шторм – если суждено, – а потом найти способ починить или заменить антенну. Горючее еще может понадобиться.

Но уже при следующем накатившем вале шхуна опасно накренилась на бок. Фабер понял: работающий двигатель был необходим, чтобы судно все время держалось к волнам носовой частью, – и нажал на стартер. Однако ничего не произошло. Он сделал еще несколько попыток, а потом оставил эту затею, проклиная себя за выключенный мотор.

Бортовая качка стала очень сильной, и, когда шхуна в очередной раз накренилась, Фабер упал, ударившись головой о штурвал. Он лежал на полу рубки, приходя в себя и в любой момент ожидая, что судно перевернется, став беспомощным как черепаха. Еще одна волна обрушилась на рубку, выбив стекло. И Фабер вдруг оказался под водой, убежденный, что «Мари II» идет ко дну. С трудом, но он поднялся на ноги и вытолкнул голову на поверхность. Да, все стекла разлетелись вдребезги, но шхуна оставалась на плаву. Стоило ему только открыть дверь рубки, как внутрь мощным потоком устремилась вода, и он вцепился в штурвал, чтобы его не смыло с противоположной стороны за борт.

В это невозможно было поверить, но шторм лишь набирал обороты. Одной из последних внятных мыслей, промелькнувших в голове Фабера, оказалось нелепое предположение, что в этих водах такой бури не бывало, должно быть, целое столетие. А затем ему пришлось сконцентрировать всю свою физическую силу и волю на том, чтобы не выпустить из рук штурвал. Он бы и привязался теперь к нему, но уже не смел отнять рук даже на секунду, чтобы поискать обрывок веревки. Где верх, где низ – он уже не понимал, настолько вольно играла стихия его лодкой. Ураганной силы ветер и тысячи галлонов воды, казалось, нарочно обрушивались именно на него, чтобы смести за борт. Ноги постоянно скользили по мокрой палубе, а мышцы рук обжигала невыносимая боль. Фабер изо всех сил втягивал воздух, как только появлялась возможность, но по большей части ему приходилось задерживать дыхание. Несколько раз он оказался близок к тому, чтобы потерять сознание, и даже не заметил, когда сорвало и унесло в темноту крышу рубки.

Перед ним возникали краткие и совершенно кошмарные виды бушующего моря при каждой вспышке молнии. И всякий раз его заставало врасплох положение следующей шедшей на него волны: они накатывали то спереди, то сверху, с грохотом обрушивались сбоку или вдруг исчезали совсем. А потом Фабер испытал очередной шок, когда понял, что не чувствует рук. Ему пришлось даже специально посмотреть вниз и убедиться: они на месте и лежат на штурвале, примороженные к нему в подобии трупного окоченения. В ушах стоял непрерывный грохот, и раскаты грома уже не отличались от шума ветра и рева волн.

Способность мыслить разумно стала постепенно отказывать. То ли в галлюцинации, то ли во сне наяву он вдруг увидел девушку, разглядывавшую его в этот день на пляже. И она шла в его сторону поверх бурлящей на палубе воды в мокром купальнике, прилипшем к телу, – шла и, казалось, приближалась, но никак не могла дойти до него. Он знал: как только она окажется рядом, он снимет руки со штурвала и сможет обнять ее, – но при этом повторял: «Нет-нет, только не сейчас!» А она все шла, улыбаясь и покачивая бедрами.

Он боролся с соблазном рвануться ей навстречу, но остатки разума подсказывали, что ему никогда до нее не добраться, и потому он лишь смотрел, ждал и тоже улыбался ей. Он закрыл глаза, но видение не исчезало.

Сознание то покидало, то возвращалось к нему. Его мозг отказывался воспринимать действительность, и все куда-то пропадало – море и лодка исчезали первыми, а потом начинал меркнуть и образ девушки… Внезапно, одним рывком он приходил в себя и с изумлением обнаруживал, что все еще стоит, все еще держится за штурвал, все еще жив. Какое-то время усилием воли он оставался в сознании, но потом переутомление снова брало свое.

В один из моментов просветления он обратил внимание, что волны теперь двигались в одном направлении, увлекая шхуну за собой. Снова сверкнула молния, и он увидел чуть в стороне невообразимой высоты черную волну, но только… только это была не волна, а скала. Радость от близости земли мгновенно заглушил страх: волны сейчас швырнут его на эту твердь, и он разобьется об нее. Не соображая, что делает, он попытался включить стартер, а потом судорожно снова ухватился за штурвал обеими руками, но вот только пальцы уже не слушались его.

Новая высокая волна подняла лодку и швырнула вперед как сломанную игрушку. Фабера подбросило вверх, однако он все еще цеплялся за штурвал одной рукой, сумев разглядеть, что прямо перед шхуной стилетом торчит из воды островерхая скала. Казалось, она неизбежно расколет лодку пополам. Но шхуна лишь бортом со скрежетом задела камень, а потом ее протащило дальше.

Волны сами разбивались теперь в полосе прибоя. И уже следующая с силой заставила шхуну удариться дном обо что-то твердое, и треск лопающейся обшивки взрывом прозвучал в ушах Фабера. Он понял: его суденышку пришел конец. Однако вода отступила, и до него дошло, что корпус шхуны раскололся от удара о берег. В немом изумлении при свете очередной молнии он увидел перед собой пляж. Между тем море в очередной раз обрушилось на обломки шхуны, приподняло их с песчаного ложа, а Фабера сбило с ног. Но к этому моменту он успел уже разглядеть все, что ему было необходимо знать. Полоска пляжа оказалась узкой, и прибой, перекатываясь через нее, с огромной силой врезался в скалу. Справа располагался пирс, от которого настил наподобие мостков поднимался наверх. Он знал: стоит ему оставить лодку, как следующая же многотонная волна швырнет его на скалу, расколов череп, как куриное яйцо. Но если в промежутке между двумя ударами прибоя он сумеет добежать до пирса и взобраться на мостки, вода его уже не достанет.

После атаки следующей волны корпус шхуны, собранный из особо твердых пород дерева, лопнул пополам, словно был не прочнее банановой кожуры. Палуба совсем ушла из-под ног Фабера, и отливная волна потащила его за собой прочь от берега. Он с трудом поднялся на ноги, казавшиеся ему сейчас ватными, и бросился бежать в сторону пирса, вздымая брызги. И пробежка на эти несколько десятков ярдов оказалась самым тяжелым физическим испытанием, какое ему только доводилось переживать в жизни. В глубине души ему даже хотелось сейчас споткнуться, распластаться на песке, чтобы отдохнуть, а потом встретить смерть, но он, сжав зубы, терпел, как в том марафонском забеге, пока не оказался у деревянных опор, поддерживающих пирс. Потом подпрыгнул и ухватился за доски настила, чистым усилием воли заставив пальцы снова на время обрести цепкость, подтянулся и перекатился.

Но он успел лишь встать на колени, когда накатила очередная волна. Он бросился вперед, но волна настигла его и опрокинула на доски лицом вверх. Фабер наглотался воды и успел вдруг заметить, что в небе проглядывают звезды. Он вновь собрал волю в кулак в невероятном напряжении, но сил уже не оставалось. С неумолимой мощью волна тащила его обратно в море, когда внезапно он ощутил приступ ослепительной ярости. Он не поддастся! Только не сейчас, черт побери! Выкрикивая проклятия всем на свете штормам и этому морю, и британцам, и Персивалю Годлиману персонально, он вдруг вскочил на ноги и побежал прочь от берега по мосткам с закрытыми глазами и разверстым в крике ртом – в абсолютно безумном порыве готовый к тому, что его легкие лопнут, а кости треснут. Он бежал, не ведая куда, но знал, что уже не остановится.

Мостки были длинными, скользкими и очень крутыми. Сильный, тренированный, хорошо отдохнувший мужчина смог бы добежать до середины; спортсмен-олимпиец, даже усталый, проделал бы треть пути; сорокалетнего человека средних возможностей не хватило бы и на пять метров.