Трое - Фоллетт Кен

В Париже он передал человеку из посольства послание Боргу, в котором он объяснил, что от него требовалось. Дипломат был человеком из Моссада и почтительно отнесся к Дикштейну. Коэн присутствовал при их разговоре, и, когда собеседник покинул их, он сказал:

– Мы можем возвращаться, вы меня уже убедили.

– О, нет, – возразил Дикштейн. – Теперь, когда мы зашли так далеко, я хочу быть полностью уверенным в вас.

В самолете Коэн сказал:

– Вы, должно быть, очень важная личность в Израиле.

– Нет. Но то, что я делаю, в самом деле важно.

Коэн захотел выяснить, как ему себя вести, как ему обращаться к премьер-министру.

– Не знаю, – ответил Дикштейн, – никогда с ним не встречался. Пожмите ему руку и называйте по имени.

Коэн улыбнулся. На нем тоже начал сказываться авантюризм Дикштейна.

Пьер Борг встретил их в аэропорту Лод с машиной, в которой им предстояло добираться до Иерусалима. Улыбаясь, он обменялся рукопожатием с Коэном, но в нем чувствовалось напряжение. Когда они шли к машине, он пробормотал Дикштейну:

– Тебе, черт побери, придется толком объяснить всю эту историю.

– Объясню.

Поблизости постоянно находился Коэн, так что у Борга не было возможности устроить Дикштейну перекрестный допрос. Они направились прямиком в резиденцию премьер-министра в Иерусалиме. Дикштейн и Коэн ждали в приемной, пока Борг объяснял премьер-министру, что случилось и почему.

Через пару минут их пригласили.

– Это Нат Дикштейн, сэр, – представил его Борг.

Они пожали друг другу руки, и премьер-министр сказал:

– Нам не доводилось встречаться, мистер Дикштейн, но я слышал о вас.

– А это мистер Иосиф Коэн из Антверпена.

– Мистер Коэн, – улыбнулся премьер-министр. – Вы очень предусмотрительный человек. Вам стоило бы быть политиком. Ну что ж… прошу вас, сделайте это для нас. Это очень важно и вам ничего не угрожает.

– Да, сэр, конечно, я все сделаю, простите, что причинил вам столько хлопот…

– Отнюдь. Вы были совершенно правы. – Он снова протянул Коэну руку. – Спасибо, что посетили меня. Всего вам хорошего.

На пути обратно Борг был уже далеко не так вежлив, как раньше. Он молча сидел на переднем сидении, посасывая сигару и нервничая. В аэропорту ему удалось остаться на пару минут наедине с Дикштейном.

– Если ты еще когда-нибудь отколешь такую хохму…

– Это было необходимо. И заняло меньше минуты. Почему бы и нет?

– Потому, что половина моего гребаного департамента работала весь день, чтобы обеспечить эту минуту. Почему ты просто не ткнул пистолетом ему в башку или не сделал чего-то подобного?

– Потому что мы не варвары.

– Это мне уже говорили.

– Говорили? Плохой признак.

– Почему?

– Потому что ты не должен слышать такие слова.

Объявили посадку на их рейс. Поднимаясь по трапу рядом с Козном, Дикштейн понял, что их отношения с Боргом постиг крах. Они всегда общались подобным образом, подкалывая друг друга и всаживая шпильки, но до сих пор в подтексте чувствовалось, может, не столько привязанность друг к другу, сколько уважение. И теперь оно исчезло. Борг был настроен откровенно враждебно. Отказ Дикштейна выйти из дела – лишь часть его общего неповиновения, которое не могло быть больше терпимо. Если Дикштейн собирался продолжить службу в Моссаде, ему предстояло сместить Борга с поста директора – больше в одной организации сосуществовать они не могли. Но это его не особенно волновало, потому что Дикштейн собирался уходить в отставку.

Во время ночного полета обратно в Европу, Коэн выпил порцию джина и уснул. Дикштейн перебирал в памяти все, что ему удалось сделать за последние пять месяцев. В конце мая он приступил к делу, не представляя, как ему удастся похитить уран, в котором нуждался Израиль. Он сталкивался с проблемами по мере их появления и находил для каждой решение: как найти данные об уране, какой именно груз украсть, как захватить судно, как скрыть участие Израиля в его похищении, как предотвратить сообщение об исчезновении урана, как умиротворить владельцев груза. Если бы с самого начала он попытался представить себе эту схему, он никогда не смог бы учесть всех сложностей.

Кое в чем повезло, а кое в чем нет. Тот факт, что владельцы «Копарелли» в Антверпене прибегают к услугам еврейского агентства, было удачей, как и существование груза урана для использования с неядерными целями и переброска его по морю. Не повезло ему, главным образом, со случайной встречей с Ясифом Хассаном.

Хассан – это муха в молоке. Дикштейн не без основания был уверен, что отделался от хвоста, когда вылетел в Буффало на встречу с Кортоне, и с тех пор его вроде бы больше не засекли. Что не означает, будто они бросили это дело.

Стоило бы уточнить, что им удалось узнать до того, как они потеряли его.

Дикштейн не увидит Сузи, пока со всеми этими делами не будет покончено, за что он также должен благодарить Хассана.

Если он рискнет показаться в Оксфорде, Хассан, конечно, тут же заприметит его.

Самолет пошел на снижение. Дикштейн пристегнул ремни. Все сделано, схема разработана, все меры приняты. Карты выложены на стол. Он знал, что у него на руках, он догадывался, какие карты у его противников, а они знали кое-что из его взятки. Оставалось лишь начать игру, исхода которой никто не взялся бы предсказать. Он хотел бы более ясно предвидеть будущее, он хотел, чтобы план был не так сложен, он хотел, чтобы ему больше не пришлось рисковать жизнью, и он жаждал, чтобы игра уже началась, дабы он перестал маяться ожиданием и включился в нее.

Коэн проснулся.

– Неужто мне все приснилось? – спросил он.

– Нет. – Дикштейн улыбнулся. Ему предстояла еще одна неприятная обязанность – напугать Коэна до полусмерти. – Я говорил вам, что это очень важное и секретное дело.

– Конечно, я понимаю.

– Вы не понимаете. Если вы обмолвитесь о нем кому-нибудь, кроме своей жены, нам придется предпринять очень неприятные шаги.

– Это что, угроза? О чем вы говорите?

– Я говорю, что если не будете держать язык за зубами, нам придется убить вашу жену.

Уставившись на него, Коэн побледнел. Через секунду он отвернулся и уставился в иллюминатор, за которым виднелись приближающиеся огни аэропорта.

Гостиница «Россия» была самым большим отелем в Европе. В ней было 5738 кроватей, десять миль коридоров и напрочь отсутствовали кондиционеры.

Ясифу Хассану спалось из рук вон плохо.

Куда как просто было сказать: «Федаины захватят корабль до того, как на нем окажется Дикштейн», но чем больше он думал об этом замысле, тем больший страх испытывал.

Организация Освобождения Палестины в 1968 году отнюдь не была тем единым, тесно сплоченным политическим единством, которым она старалась себя представить. Она не была даже свободной федерацией отдельных групп, работающих на единую цель. Она, скорее, представляла собой клуб по интересам: объединяла своих членов, но не контролировала их. Отдельные партизанские группы могли подавать свой голос через ООП, но они не хотели и не могли действовать воедино. Так что, когда Махмуд говорил, что федаины способны на эту акцию, он имел в виду только свою группу. Более того, в данной ситуации вряд ли стоило просить ООП о содействии. Организация получала деньги, снаряжение и укрытие у египтян, но она была и пронизана их агентами; если вы хотели сохранить что-то в секрете от арабского сообщества, первым делом надо было хранить тайну от ООП. Конечно, после операции, когда пресса всего мира получит возможность осмотреть захваченное судно и ее груз, египтяне все узнают и, скорее всего, придут к выводу, что их обвели вокруг пальца, но Махмуд будет изображать полную невинность, и египтянам придется присоединиться к всеобщему хору восхваления федаинов, которые пресекли акт агрессии со стороны израильтян.

Во всяком случае, Махмуд не считал, что ему понадобится помощь со стороны. У его группы были отличные связи вне Палестины, мощная поддержка в Европе и достаточно денег. Сейчас он был в Бенгази, организуя аренду судна, пока его интернациональная команда собиралась со всех концов света.

Но самая ответственная обязанность легла на Хассана: если федаины собираются захватить «Копарелли» до израильтян, он должен точно установить, где и когда нападение Дикштейна на корабль будет иметь место. И для этого ему был нужен КГБ.

Теперь он ужасно неловко чувствовал себя в присутствии Ростова. До визита к Махмуду он мог, не кривя душой, сказать себе, что просто работает на две организации с общими интересами. Теперь же он, вне всяких сомнений, был двойным агентом, который всего лишь делал вид, что работает на египтян и КГБ, но саботировал их планы. Он чувствовал себя в некоторой мере предателем и боялся, что Ростов может заметить происшедшие в нем перемены.