Девушка, которая взрывала воздушные замки - Ларссон Стиг

Все просто. Мы рождаемся. Живем. Стареем. Умираем. Он свое отжил. Осталось только разложение.

Фредрик Клинтон чувствовал себя на удивление довольным.

Он поставил музыку в память своего друга Эверта Гульберга.

Была суббота, 9 июля. Оставалось меньше недели до того момента, как начнется суд, и «Секция» сможет постепенно забыть об этой злосчастной истории. Известие он получил утром. Гульберг оказался на редкость живуч. Когда пускаешь себе в висок пулю девятимиллиметрового калибра, то предполагаешь, что умрешь. Тем не менее потребовалось три месяца, чтобы тело Гульберга уступило. Хотя возможно, это больше объяснялось случайностью, чем упорством, с которым доктор Андерс Юнассон отказывался признать свое поражение. Дело в конце концов решил рак, а не пуля.

Однако умирал Гульберг мучительно, что очень огорчало Клинтона. Общаться с окружающим миром Гульберг не мог, но временами хотя бы отчасти приходил в сознание и мог воспринимать окружающих. Больничный персонал замечал, что Гульберг улыбался, если кто-нибудь гладил его по щеке, и бурчал, когда, казалось, испытывал неприятные ощущения. Иногда он общался с персоналом, пытаясь произносить слова, которых никто не понимал.

Родственников у него не было, и никто из друзей его в больнице не навещал. Из мира живых его проводила ночная сестра по имени Сара Китама, бывшая родом из Эритреи, которая дежурила у его постели и держала его за руку, когда он уходил.

Фредрик Клинтон сознавал, что вскоре последует за своим бывшим товарищем по оружию. В этом не было никаких сомнений. Вероятность того, что ему удастся дождаться трансплантации столь необходимой почки, с каждым днем уменьшалась, а разложение его тела продолжалось. Каждое обследование показывало, что у него ухудшается функционирование печени и кишечника.

Клинтон надеялся дождаться Рождества.

Но он был доволен. Он испытывал почти запредельное, будоражащее удовлетворение оттого, что под конец жизни ему совершенно неожиданно довелось вновь вернуться на службу.

Такого подарка судьбы он никак не ожидал.

Последние звуки Верди смолкли, как раз когда Биргер Ваденшё открыл дверь в маленькую комнату отдыха, отведенную Клинтону в ставке «Секции» на Артиллеригатан.

Клинтон поднял веки.

Он уже давно считал Ваденшё балластом. Тот совершенно не подходил на роль руководителя главной ударной силы шведской обороны. Клинтон не мог понять, как они с Хансом фон Роттингером могли совершить в свое время столь фундаментальную ошибку, посчитав Ваденшё подходящим преемником.

Ваденшё — парус, которому необходим попутный ветер. В момент кризиса он проявил слабость и полную неспособность принимать решения. Пугливый и бесхребетный, на роль капитана во время шторма он явно не годился — допусти они его до штурвала, он оказался бы совершенно недееспособен и обрек бы «Секцию» на погибель.

Все так просто.

Одним это по плечу. Другие же в момент истины всегда дают слабину.

— Вы хотели со мной поговорить? — спросил Ваденшё.

— Садись, — сказал Клинтон.

Ваденшё сел.

— Я пребываю в таком возрасте, когда у меня больше нет времени ходить вокруг да около. Я вынужден говорить без обиняков. Когда это закончится, я хочу, чтобы ты ушел с поста руководителя «Секции».

— Вот как?

— Ты хороший человек, Ваденшё, — уже мягче продолжал Клинтон. — Но заменить Гульберга ты, к сожалению, не способен. На тебя не следовало взваливать такую ответственность. Это наша с Роттингером ошибка — когда я заболел, нам стоило обстоятельнее рассмотреть вопрос о престолонаследовании.

— Вы меня всегда не любили.

— В этом ты ошибаешься. Ты был прекрасным администратором, когда «Секцией» руководили мы с Роттингером. Без тебя мы бы не справились, и я совершенно уверен в твоем патриотизме. Но я сомневаюсь в твоей способности принимать решения.

Ваденшё вдруг горько усмехнулся.

— После этого я не уверен, что хочу оставаться в «Секции».

— Теперь, когда Гульберга и Роттингера нет в живых, мне приходится принимать главные решения в одиночку. Ты же все последние месяцы последовательно саботируешь каждое мое решение.

— И я опять повторю — решения, которые вы принимаете, безумны. Это кончится катастрофой.

— Возможно. Но твоя нерешительность гарантировала бы нам крах. А сейчас у нас, по крайней мере, есть шанс, и, похоже, все получается. «Миллениум» скован по рукам и ногам. Они, возможно, подозревают о нашем существовании, но им не хватает документации, и они лишены возможности разыскать как ее, так и нас. Мы держим все их действия под жестким контролем.

Ваденшё посмотрел в окно, откуда виднелись коньки крыш нескольких соседних домов.

— Нам осталось только разобраться с дочерью Залаченко. Если кто-нибудь начнет копаться в ее истории и прислушиваться к ее словам, может произойти все, что угодно. Но через несколько дней начнется суд, и потом все будет кончено. На этот раз мы должны закопать ее настолько глубоко, чтобы она уже никогда больше не могла представлять для нас опасности.

Ваденшё помотал головой.

— Я не понимаю твоего отношения к делу, — сказал Клинтон.

— Да. Разумеется, вам его не понять. Вам только что исполнилось шестьдесят восемь. Вы умираете. Ваши решения нерациональны, но вам тем не менее удалось околдовать Георга Нюстрёма и Юнаса Сандберга. Они слушаются вас так, будто вы — Бог Отец.

— Я действительно Бог Отец во всем, что касается «Секции». Наша решимость дала «Секции» шанс. И я со всей уверенностью заявляю, что «Секция» никогда больше не попадет в такое бедственное положение. Когда все закончится, мы должны провести комплексную проверку ее деятельности.

— Ясно.

— Новым руководителем станет Георг Нюстрём. Он, конечно, слишком стар, но других кандидатов у нас нет, а он пообещал остаться еще минимум на шесть лет. Сандберг слишком молод и, вследствие твоего руководства, неопытен. К настоящему моменту ему следовало бы уже быть полностью обученным.

— Клинтон, неужели вы не понимаете, что натворили. Вы убили человека. Бьёрк проработал на «Секцию» тридцать пять лет, а вы приказали его убить. Разве вы не понимаете…

— Ты прекрасно знаешь, что это было необходимо. Он нас предал, да и не смог бы выдержать давления, начни полиция его прижимать.

Ваденшё встал.

— Я еще не закончил.

— Тогда нам придется продолжить разговор попозже. Вы тут лежите и воображаете себя Всемогущим, а меня ждет работа.

Ваденшё направился к двери.

— Если это противоречит твоим моральным принципам, почему бы тебе не пойти к Бублански и не сознаться в своих преступлениях?

Ваденшё повернулся к больному.

— Эта мысль мне в голову приходила. Но что бы вы там ни думали, я изо всех сил защищаю интересы «Секции».

Открыв дверь, он столкнулся с Георгом Нюстрёмом и Юнасом Сандбергом.

— Привет, Клинтон, — сказал Нюстрём. — Нам необходимо кое-что обсудить.

— Заходите. Ваденшё как раз собирался уходить.

Нюстрём подождал, пока дверь закроется.

— Фредрик, я очень беспокоюсь, — сказал Нюстрём.

— Почему же?

— Мы тут с Сандбергом размышляли. Происходят какие-то непонятные вещи. Сегодня утром адвокат Саландер передала прокурору ее автобиографию.

— Что?

Пока прокурор Рихард Экстрём наливал из термоса кофе, инспектор уголовной полиции Ханс Фасте разглядывал Аннику Джаннини. Экстрём был обескуражен документом, который получил, приехав на работу. Они с Фасте вместе прочли сорок страниц, содержавшие объяснительную записку Лисбет Саландер, и потом долго обсуждали этот странный документ. Под конец он почувствовал необходимость пригласить Аннику Джаннини для неформальной беседы.

Они уселись за небольшим столом для совещаний в кабинете Экстрёма.

— Спасибо, что согласились заглянуть, — начал Экстрём. — Я прочитал эту… хм, объяснительную записку, которую вы представили сегодня утром, и чувствую потребность снять кое-какие вопросительные знаки…

— Да? — попыталась помочь ему Анника Джаннини.

— Даже не знаю, с какого конца начать. Вероятно, прежде всего мне следует объяснить, что мы с инспектором Фасте оба глубоко озадачены.

— Вот как?

— Я пытаюсь понять ваши намерения.

— Что вы имеете в виду?

— Эта автобиография, или как ее следует называть, какие она преследует цели?

— Это вроде бы совершенно очевидно. Моя клиентка хочет изложить свою версию развития событий.

Экстрём добродушно засмеялся и провел рукой по бородке уже хорошо знакомым жестом, который почему-то начал Аннику раздражать.

— Да, но для объяснений у вашей клиентки было несколько месяцев. Она не сказала ни слова на всех допросах, которые пытался проводить с ней Фасте.