Казино смерти - Кунц Дин

— Вторая сестра отводила гостей к столикам в главном ресторане. Обе получили здесь работу благодаря Мариан.

Если Датура говорила правду, официантка коктейль-холла, возможно, винила себя за то, что в момент землетрясения обе ее сестры оказались в «Панаминте». Услышав, что они выжили, она, возможно, почувствовала бы себя свободной и покинула бы эти руины.

Даже если бы они умерли, горькая правда могла освободить ее из этого чистилища, в которое она себя заточила. И хотя чувство вины наверняка бы усилилось, его победила бы надежда на встречу со своими близкими в последующем мире.

Обычная холодная расчетливость исчезла из глаз Датуры, но заменило ее не детское ожидание чуда, которым на короткое время светились ее глаза, когда мы спускались с двенадцатого этажа. В глазах появились жестокость и злость, и я почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Такое со мной уже случилось, когда Датура подносила к моим губам стакан вина, который держала в измазанной кровью руке.

— Бродячие мертвые легкоранимы, — предупредил я Датуру. — Мы должны говорить им правду, только правду, но и оберегать их чувства, утешать, стараться, чтобы наши слова помогли им покинуть этот мир.

Еще произнося эти слова, я понимал, что убеждать Датуру проявить сострадание — напрасный труд.

— Твоя сестра Бонни жива. — Датура смотрела на призрака, которого не видела.

Надежда осветила лицо Мариан Моррис, я видел, она приготовилась к тому, чтобы услышать подробности счастливого спасения сестры.

— Ее позвоночник сломался, когда в бальном зале на нее упала полуторатонная люстра. Осколками ей выбило глаза, посекло…

— Зачем вы так? Не делайте этого, — взмолился я.

— Теперь Бонни парализована от шеи и ниже и слепа. Государство содержит ее в дешевом интернате для инвалидов, где она, скорее всего, умрет от гангрены, вызванной пролежнями.

Я был готов заткнуть ей рот, даже если бы для этого мне пришлось ее ударить, но, возможно, хотел, чтобы она замолчала, именно потому, чтобы у меня не было предлога ударить ее.

Словно почувствовав мои намерения, Андре и Роберт уставились на меня, готовые тут же вмешаться.

И хотя ради того, чтобы врезать ей от души, я даже согласился на те мучения, которым подвергли бы меня эти мордовороты, мне пришлось напомнить себе, что сюда я пришел ради Дэнни. Официантка коктейль-холла умерла, но у моего друга с хрупкими костями оставался шанс выжить. И мне следовало постоянно помнить, что главная моя цель — его выживание.

А Датура продолжала вводить призрака в курс дела: «У твоей второй сестры, Норы, обгорело восемьдесят процентов кожного покрова, но она тоже выжила. Три пальца на левой руке сгорели полностью. Так же как волосы и немалая часть лица, Мариан. Одно ухо. Губы. Нос. От него ничего не осталось.

Горе до такой степени перекосило лицо официантки, что я не мог заставить себя посмотреть на него, прежде всего потому, что в сложившейся ситуации не имел возможности утешить бедняжку.

Учащенно дыша, Датура и не думала останавливаться. Рвала Мариан в клочья. Слова были ее зубами, жестокость — когтями.

— Твоей Норе уже сделали тридцать шесть операций, и предстоят новые. Пересадка кожи, пластика лица. Операции болезненные, продолжительные. И все равно она — уродина.

— Вы это выдумываете, — вставил я.

— Черта с два. Она — уродина. Редко выходит из дома. А когда выходит, надевает шляпу и закрывает шарфом лицо, чтобы не пугать детей.

Такая агрессивная злоба в сочетании с желанием причинить как можно более сильную эмоциональную боль служила наглядным подтверждением того, что идеальное лицо Датуры не имело ничего общего с ее сущностью и фактически было всего лишь маской. Чем дольше атаковала она официантку коктейль-холла, тем более прозрачной становилась маска, а из-под нее все явственнее проступало нечто такое страшное, что, упади маска совсем, глазам стороннего наблюдателя открылось бы лицо, в сравнении с которым Лон Чейни, скажем, в «Призраке Оперы» выглядел бы милейшим добряком.

— Ты, Мариан, еще легко отделалась. У тебя больше ничего не болит. Ты можешь уйти отсюда в любое удобное тебе время. Но поскольку твои сестры остались живы, вернее, живо то, что от них осталось, они будут страдать годы и годы, до конца их несчастных жизней.

Той незаслуженной вины, которую Датура наваливала на плечи этого несчастного призрака, вполне хватило бы для того, чтобы Мариан оставалась среди этих руин еще десять, а то и сто лет. И проделывалось все это лишь с одной целью: заставить бедную душу проявить себя визуально.

— Я разозлила тебя, Мариан? Ты ненавидишь меня за то, что я рассказала тебе, какими стали твои сестры?

Ответил Датуре я:

— Это отвратительно, мерзко, а главное, не принесет результата. Все зазря.

— Я знаю, что делаю, беби. Я всегда точно знаю, что делаю.

— Она не такая, как вы, — гнул я свое. — Она не может ненавидеть, так что вам не удастся разъярить ее.

— Все ненавидят, — возразила она, и от ее убийственного взгляда у меня существенно понизилась температура крови. — Ненависть заставляет мир вертеться. Особенно для таких девушек, как Мариан. Из всех ненавистников они — самые лучшие.

— Да что вы знаете о таких девушках, как эта? — презрительно, сердито спросил я. Сам же и ответил: — Ничего. Вы ничего не знаете о них.

Андре шагнул но мне, оставив лампу Коулмана на месте, Роберт одарил злым взглядом.

А Датура не унималась, не зная жалости:

— Я видела твою фотографию в газетах, Мариан. Да, я порылась в архивах, прежде чем прийти сюда. Я знаю лица многих людей, которые умерли здесь, потому что, если я встречу их… когда я встречу их с помощью моего нового бойфренда, моего маленького странного бойфренда, я хочу, чтобы встречи эти стали запоминающимися.

Высокий широкоплечий мужчина с короткой стрижкой и глубоко посаженными злыми зелеными глазами наконец-то объявился, но меня так отвлекла непрекращающаяся атака Датуры на официантку коктейль-холла, что я упустил момент его прибытия и увидел, лишь когда он оказался в непосредственной близости от нас.

— Я видела твою фотографию, Мариан, — повторила Датура. — Ты была симпатичной девушкой, но не красавицей. Достаточно симпатичной, чтобы мужчины использовали тебя, но не столь симпатичной, чтобы ты могла использовать мужчин и получать от них то, что хотела.

Стоя в каких-то десяти футах от нас, восьмой призрак выглядел таким же злым, как и при нашей первой встрече несколькими часами раньше. Сцепленные зубы. Сжатые в кулаки пальцы.

— Мало быть достаточно симпатичной. — Датура все говорила. — Симпатичность хороша в молодости, а потом быстро увядает. Если бы ты осталась жива, тебя ждали бы годы работы официанткой коктейль-холла и разочарование.

Мужчина с короткой стрижкой уже стоял в каких-то трех футах за спиной опечаленной донельзя души Мариан Моррис.

— Придя на эту работу, ты питала радужные надежды, — добивала призрака Датура, — но работа эта оказалась тупиком, и скоро ты поняла, что потерпела неудачу. Женщины вроде тебя как-то живут, общаются с сестрами, подругами, но ты… ты подвела своих сестер, не так ли?

Одна из ламп Коулмана ярко вспыхнула, померкла, вновь ярко вспыхнула. Тени разбежались в разные стороны, надвинулись, разбежались вновь.

Андре и Роберт посмотрели на начавшую чудить лампу, переглянулись, в недоумении оглядели зал казино.

— Ты подвела своих сестер, — повторила Датура. — Своих парализованных, слепых, обезображенных сестер. И если это неправда, если ты думаешь, что я несу чушь, тогда покажись мне, Мариан. Покажись, возрази мне, дай посмотреть, что сделал с тобой огонь. Покажись, испугай меня.

Хотя я никогда не смог бы перевести эти души в некое квазиматериальное состояние, которое позволило бы Датуре увидеть их, я надеялся, что Короткая Стрижка с его высоким полтергейстовым потенциалом устроит спектакль, который так увлечет эту троицу, что они напрочь забудут про мое существование и мне удастся сбежать.

Трудность заключалась в том, что распирающую его злость следовало преобразовать в доведенную до белого каления ярость, которая и вызывала феномен, известный как полтергейст. Но теперь Датура, похоже, успешно решала эту проблему за меня.

— Ты была здесь не ради своих сестер, — била она наотмашь. — Ни до землетрясения, ни во время, ни после, никогда.

Хотя официантка закрыла лицо руками, страдая от этих незаслуженных обвинений, Короткая Стрижка сверлил Датуру сверкающим взглядом и очень быстро приближался к точке кипения.

Его и Мариан Моррис связывала не только безвременная смерть, но и невозможность перебраться в следующий мир, однако я не мог утверждать, что атаку на официантку коктейль-холла он воспринимал как личное оскорбление. Я не верю, что оставшиеся здесь души стремятся к общению. Они видят друг друга. Все так, но каждая живет сама по себе.