Окаянный талант - Гладкий Виталий Дмитриевич

– На глаза не жалуюсь.

– А на что вы жалуетесь?

– Вот так все возьми и выложи вам… – Танюха бросила взгляд на большие электрические часы, висевшие над входом в помещение станции. – Электричка придет через семь минут, – сказала она озабоченно.

Похоже, Танюха не захотела отвечать на вопрос Олега. Но художник, соскучившийся по женскому обществу, не отставал:

– Вы что, всегда тут одна?

– Нет. У меня есть сменщики, путевой обходчик, путевые рабочие, начальник станции… Я всего лишь дежурная.

– А где же они?

Женщина вдруг посуровела, будто вопрос Олега был ей очень неприятен. Но все же ответила:

– Ну, знамо где… Работают.

С этими словами она снова взялась за свою метлу, вдруг утратив к Олегу всякий интерес. Он не стал ей надоедать, достал сигареты и закурил. Вдалеке послышался шум движущегося поезда, и над дальним леском поднялось в воздух и закружило воронье.

Неожиданно вокруг сильно потемнело, красный кирпич станционного здания превратился в серый шлакоблок, и даже желтый песок, которым были посыпаны дорожки, стал неприятного грязно-коричневого цвета.

Озадаченный Олег тряхнул головой, прогоняя внезапное наваждение. Ему показалось, что на окрестный пейзаж накинули вуаль; он стал безжизненным, словно его нарисовал как декорацию бездарный театральный художник и выставил на просушку.

Ошеломленный Олег перевел взгляд на Танюху – и едва не охнул. По перрону, шоркая метлой, передвигалась, по-утиному переваливаясь с ноги на ногу, старая бабка, одетая по-деревенски – в длинную юбку и кофту домашней вязки, протертую на локтях.

Ее лица он не видел, так как смотрел со спины, но клок седых волос, выбивающийся из-под черной, в мелкий горошек, косынки подсказывал ему, что Танюху каким-то образом не только переодели, но и подменили, притом молниеносно.

Как это ни удивительно, но художник при виде такой метаморфозы почему-то не испытал большого потрясения, как можно было ждать. Может, потому, что «сеанс» Ожеги был для него более сильным эмоциональным стрессом, нежели неожиданное превращение молодухи в старую бабку.

Олег сел на скамейку и закрыл глаза. Художник не отдавал себе отчета в том, что делает. Словно кто-то невидимый отдал ему приказ, и он исполнил его, не задумываясь.

Когда он наконец поднял веки, снова сияло солнце, трава и лес были зелеными, на клумбе радовал глаз цветочный ковер, песок опять пожелтел, а значительно помолодевшая Танюха готовилась встречать показавшуюся из-за перелеска электричку.

Олег вытаращился на нее, как на привидение. Нет, точно, это была она, а не какая-то грязная бабка. «Лечиться те надо, паря», – раздался в голове знакомый насмешливый голос.

«Надо», – ответил сам себе Олег. Такие вещи блазнятся только шизофреникам. Или очень впечатлительным натурам с временно травмированной психикой.

– Скажите, а почему вы так сильно удивились, когда увидели меня? – вдруг спросил он Танюху, повинуясь спонтанному порыву.

Женщина замялась, но все-таки ответила после небольшой паузы, старательно избегая взгляда художника:

– Те, кто уезжают с Беляем, никогда не возвращаются…

Электричка, как и следовало ждать, была пустой. Наверное, эта последняя станция на маршруте не пользовалась у людей большой популярностью.

И то верно – деревенские жители не шибко большие путешественники. Город их пугает, город на них давит, и только необходимость в приобретении кое-каких продуктов и одежды может заставить крестьянина совершить вояж в близлежащий населенный пункт, имеющий городской статус.

Что касается тех деревенских, которые навсегда порвали с землей и переехали из родной избы на городской асфальт, то их всегда мучает тоска по той нереально простой, доброй и почти сказочной жизни, что осталась в воспоминаниях и старых выцветших фотографиях, сделанных заезжим фотографом.

Олег сидел в пустом и гулком вагоне электрички и размышлял над словами Танюхи. Что значит «… никогда не возвращаются»? Возможно ли такое?

Возможно, ответил сам себе художник. В том случае, если сюда приезжают те, кто возымел желание уйти от мира. Таких индивидуумов сейчас немало.

Конечно, окрестные места – не монастырь, но глухомань конкретная. С одной стороны – практически полное отшельничество, а с другой – свобода, которой нет в монастырях. Не все могут выдержать постриг и заключение в четыре стены.

Но тогда причем тут Беляй?