Полет аистов - Гранже Жан-Кристоф

По-прежнему слышалось только сиплое дыхание Кифера. В темноте казалось, что он просто сопит во сне или, наоборот, что он, угрожающе шипя, как змея, ждет удобного момента, чтобы напасть. Наконец он прошептал:

— Ладно, малый. Давай торговаться.

Под дулом пистолета, разбитый болезнью, Кифер все еще продолжал разыгрывать из себя крутого парня. Чех выложил свои козыри. В его язвительной речи я различил едва заметный славянский акцент.

— Ну, раз ты столько всего знаешь, тебе должно быть известно и то, почему меня прозвали «Тонтон Граната». Под простыней, вот здесь, я держу наготове гранату и в любой момент могу ее взорвать. Одно из двух: или я тебе сегодня утром кое-что расскажу, и ты в знак благодарности пристрелишь меня, — или, если у тебя кишка тонка, я взорву нас обоих, себя и тебя. Прямо сейчас. Отличный случай разом со всем покончить, малыш. Самому, без твоей помощи, это слишком уж трудно.

Я сглотнул слюну. Адская логика Кифера пригвоздила меня к месту. Зачем ему было совершать самоубийство при помощи моего «Глока», если и так жить ему оставалось всего несколько дней? Я произнес:

— Я слушаю тебя, Кифер. В нужный момент моя рука не дрогнет.

Умирающий усмехнулся. На губах у него выступили черные пузыри мокроты.

— Очень хорошо. А теперь раскрой уши пошире. Потому что такую историю, как я тебе расскажу, услышишь не каждый день. Все началось в семидесятых годах. Я был правой рукой Бокассы. Работы у меня было по горло. Тогда досталось всем — от воров до министров. Я выполнил все поручения Бокассы — будь они прокляты! — и получил свою долю. Хорошая настала жизнь. Только вот Бокасса совсем сбрендил. Тут такое началось: и припадки, и отрезанные уши, и жажда власти — в общем, дело принимало скверный оборот.

Весной семьдесят седьмого Бокасса предложил мне поехать в командировку. Он поручил сопровождать Макса Бёма. Я немного знал швейцарца. Мужик он был деловой, только строил из себя борца за справедливость. Хотел чистеньким остаться, хотя по уши увяз в махинациях с кофе и алмазами. В тот год Бём как раз нашел алмазную жилу, где-то за Мбаики.

Я перебил Кифера, сгорая от любопытства:

— Жилу?

— Ну да. Однажды в лесу Бём увидел, как местные таскают прямо из болота роскошные алмазы. Он привез своего знакомого геолога, африканера, чтобы тот все проверил и организовал разработки. Бём-то был честный, а вот Бокасса сомневался в этом. Он вбил себе в голову, что швейцарец хочет его надуть. Тогда мне и поручили руководить той экспедицией, с Бёмом и тем геологом по имени ван Доттен.

— Экспедицией PR-154.

— Точно.

— А потом?

— Все шло по плану. Мы отправились прямиком на юг, за лесопилку ЦААК. Пешком, под дождем, по грязи, с дюжиной носильщиков. Добрались до жилы. Бём и тот педик сделали анализы.

— Педик?

— Ван Доттен был гомосексуалистом. Здоровенный такой голубой африканер, обожал черные задницы и молоденьких рабочих… Может, деточка, тебе подробнее объяснить?

— Продолжай, Кифер.

— Бём и ван Доттен работали несколько дней. Геодезическая съемка, пробы породы, анализы. Все подтверждало предварительные выводы швейцарца. В жиле было полным-полно алмазов.

Алмазов исключительного качества. Некрупных, но идеально чистых. Ван Доттен сразу же прикинул, что прибыль ожидается просто невероятная. В тот вечер мы даже выпили за нашу шахту и наши денежки. Вдруг неизвестно откуда появился этот пигмей. Он принес послание для Макса Бёма. В лесу это обычное дело. Пигмеи ака работают почтальонами. Швейцарец прочел письмо и грохнулся прямо в грязь. Он раздулся, как камера от колеса. И стал помирать от сердечного приступа прямо у нас на глазах. Ван Доттен засуетился. Сорвал с него рубашку и принялся массировать ему грудь. А я поднял листок бумаги. Там сообщалось о смерти мадам Бём. Я даже не знал, что у него есть жена. Сын, тот сразу все понял. Стал нести какую-то чушь, реветь, как младенец, — да он, собственно, им и был. Ему вообще нечего было делать в лесу, где повсюду тучи москитов да болота, полные пиявок.

Мы запаниковали. Ты, парень, только представь, где мы тогда находились. Три дня ходу до поселка ЦААК, четыре — до Мбаики. И если бы только это. Ничто и никто не мог спасти швейцарца. Бём был обречен. Я знал и думал только о том, как бы нам поскорее оттуда выбраться и увидеть хоть клочок неба над головой. Негры смастерили носилки. Надо было сматываться. Но Бём очнулся. Теперь он смотрел на все по-другому. Он просил, чтобы мы пошли на юг. Говорил, что знает одну лечебницу, за границей с Конго. Там есть один врач. Единственный в мире, кто может его спасти. Он плакал и кричал, что не хочет умирать. Сын его поддерживал, ван Доттен тоже ныл. Господи! Мне хотелось прикончить их всех на месте, но носильщики оказались проворнее меня. Они разбежались, не дожидаясь развязки.

Короче, у меня не осталось выбора. Нужно было тащить носилки, да еще поддерживать сынка, который ревел по своей матери. Отцу дали лекарства и тронулись в путь — я, ван Доттен и два Бёма. Веселенькая процессия! Но самое странное то, малыш, что, протопав часов шесть-семь, мы действительно нашли лечебницу. Сума сойти! Огромное здание в чаще леса. При нем лаборатория, и вокруг суетятся негры в белых халатах! Я сразу почувствовал, что тут что-то не так. Что за этим что-то скрывается. В этот момент появился он. Высокий такой мужик лет сорока, довольно красивый. Представляешь, парень, посреди джунглей вдруг возникает этот тип, с замашками аристократа, и говорит невозмутимо: «Что здесь происходит?»

От рассказа Кифера у меня зашумело в висках. Нервы натянулись как струна, а в голове начало сверлить. Я в первый раз услышал об этом враче и спросил:

— Кто он был?

— Не знаю до сих пор. Но тогда я понял, что они с Бёмом знакомы уже давно, что швейцарец и раньше встречался с ним в лесу, наверное, во время предыдущих экспедиций. Бём вопил, лежа на носилках из листьев. Он умолял врача его спасти, сделать хоть что-нибудь, потому что ему неохота умирать. Потом запахло дерьмом. Бём наделал в штаны. Это для меня был удар — увидеть его в таком состоянии. Сволочная штука — жизнь! Мы же с ним считались крутыми парнями, сынок. Чертовыми белыми африканцами! Но лес с нами уже почти разделался. Тогда этот врач наклонился и спросил: "Ты готов на все, Макс? Ты действительно готов на все?" Он говорил так ласково. А выглядел так, словно сошел со страниц светской хроники. Бём вцепился ему в воротник и тихо сказал: «Спаси меня, док. Ты знаешь, что там у меня внутри не работает. Так спаси меня. Сейчас тебе самое время показать, на что ты способен. У нас есть алмазы. Они стоят целое состояние. Они немного севернее отсюда, в земле». Сума сойти! Эти двое разговаривали так, словно вчера расстались. Особенно странным казалось то, что Бём говорил с тем врачом как со специалистом по сердцу. Как тебе это, парень? Среди джунглей!

Кифер замолчал. В комнате постепенно светлело. И все четче вырисовывалось жуткое лицо чеха. Его черные десны поблескивали в полумраке полога. Скулы торчали так, словно готовы были прорвать обтягивавшую их кожу. Внезапно я почувствовал острую жалость к этому убийце с гранатой. Ни один человек на земле не заслуживал того, чтобы превратиться в такую ужасную развалину. Кифер опять заговорил:

— Тогда тот врач обратился ко мне. Он сказал: «Я буду вынужден его оперировать». — «Зачем? — Я обалдел. — Вы спятили, или как?» — «У нас нет выбора, мсье Кифер, — ответил он. — Помогите мне его перенести». Тут я сообразил, что он знает мое имя. Что он знает всех нас, всех троих. Даже ван Доттена. Мы перенесли старину Макса в дом, в большую комнату, облицованную кафелем. Там вроде даже кондиционер жужжал. Очень похоже было на операционную. Стерильность и все такое. Вот только стоял какой-то мерзкий запах, кажется, пахло кровью, и внутри у меня ёкнуло.

Кифер в точности описывал бойню, запечатленную на снимках Бёма. Все детали, одна за другой, вставали на свои места. Я испытал шок, и ноги у меня подкосились. Ощупью добравшись до деревянного кресла, я сел. Кифер хихикнул:

— Ну что, худо тебе, сынок? Ничего, держись. Потому что до главного мы еще не добрались. В первой стерильной комнате нам пришлось принять душ и переодеться. Потом мы вошли во вторую комнату и в глубине за стеклом увидели операционный блок. Там было два металлических никелированных стола. Мы положили Бёма. Врач вел себя спокойно и любезно. Старина Макс вроде утих. Мы вскоре вернулись в первую комнату. Там нас ждал сын. Хирург сказал ему ласково: «Ты будешь мне нужен, молодой человек. Чтобы вылечить твоего папу, мне необходимо взять у тебя немного крови. Это не опасно. Ты абсолютно ничего не почувствуешь». Потом повернулся ко мне и приказал: «Оставьте нас, Кифер. Операция очень сложная. Мне нужно подготовить пациентов». Я ушел, парень. Мозги у меня кипели. Я даже не соображал, где нахожусь. Снаружи лил дождь. Я разыскал ван Доттена. Его всего трясло. Да и сам я чувствовал себя не лучше. Так прошло несколько часов. Наконец, в два часа ночи вышел доктор. Он был весь в крови. Лицо перекошенное, белое как простыня. Под кожей пульсировали вены. Когда я увидел его, то решил, что Бём умер. Но лицо доктора вдруг расплылось в мерзкой улыбочке. Его глаза заблестели в свете керосиновой лампы. Он произнес: «Макс Бём вне опасности». Потом добавил: «Но я не смог спасти его сына». Я вскочил. Ван Доттен обхватил голову руками и пробормотал: «О господи…» Я заорал: «Как это — не смог спасти сына? Ублюдок чертов, что ты наделал? Что ты сделал с малышом, грязный мясник?» Я ворвался в лечебницу, прежде чем тот успел мне ответить. Это был настоящий кафельный лабиринт. Наконец я нашел операционную. Ее охранял черномазый, вооруженный АК-47. Но я все разглядел через стекло: здесь произошла настоящая резня.