Крючок для пираньи - Бушков Александр

Затащил туда часового, усадил, прислонив к стене, забрал сигареты с зажигалкой, тщательно запер камеру и уселся на табурет, положив автомат на колени. Подумав, отсоединил магазин и поставил его вместе с автоматом подальше — еще пальнут сдуру, обнаружив столь неожиданную перемену ролей, когда за ним заявятся…

И сидел, закинув ногу на ногу, дымя скверной «Примой». Часовой очнулся примерно в расчетное время. С похвальной быстротой осознал случившееся — и, как легко догадаться, в восторг от такого коловращения жизни и превратностей судьбы не пришел, вовсе даже наоборот.

Сначала он рычал, сотрясая решетку. Вскоре смекнул, что выглядит глупее некуда, немного остыл и, пытаясь придать голосу убедительную сладкозвучность, попросил:

— Слышь, автомат отдай…

— Ну ты сам подумай, зачем тебе в камере автомат? — спросил Мазур. — Смех один… Заключенным автоматов не полагается. И вообще, с часовым разговаривать нельзя. Ты же меня сам только что учил.

— Ну, сука… — он осекся, сообразив, что это не самая удачная реплика для человека в его положении. — Мужик, ну ты кончай… Ведь все равно не смоешься, там два поста…

— А зачем мне куда-то смываться? — пожал плечами Мазур. — Мне и тут хорошо. Курево есть, собеседник приятный…

Даже больше, чем злость, пленника мучила неправильность ситуации — он никак не мог взять в толк, отчего Мазур как ни в чем не бывало сидит себе на табуреточке, не делая ни малейшей попытки к бегству.

— Нет, ну давай договоримся…

— О чем? — пожал плечами Мазур. — Все вроде бы и так в порядке.

— Ну выпусти, гад! Меня ж на губу загонят! Позору не оберешься…

Мазур не сомневался, что так оно и будет, но, охнув при неосторожном движении от боли, легко подавил в себе жалость. Сказал наставительно:

— Во-первых, не стоит лупить арестованного по почкам только потому, что захотелось повыстебываться. Ты же не стройбатовец какой-нибудь, а пограничник. Во-вторых, родной, ты себя показал полнейшим лопухом. Чтобы так подставиться охраняемому, надо быть исключительным придурком. А потому мне тебя, по совести признаюсь, нисколечко не жаль. Сиди и медитируй. Сигаретку могу дать, твои как-никак…

От сигаретки часовой, превращенный волею фортуны в узника, матерно отказался. Принялся ругаться, потом увещевать, потом снова запугивать. Мазур не реагировал — сидел себе, воздев глаза к потолку и мечтательно улыбаясь.

В конце концов часовой принялся просить прощения, заверяя, что осознал и проникся. Что его судьбу нисколечко не изменило. Минут через десять он, смирив гордыню, все-таки попросил табачку. Мазур кинул ему через решетку прикуренную «Приму».

Еще минут через пять наверху провизжала железная дверь, послышались шаги. В коридор спустился незнакомый старший лейтенант, браво направился к камере, но узрел еще издали что-то неправильное, а подойдя поближе, окончательно уверился, что здесь происходит нечто сюрреалистическое. Часовой стоял с отрешенным видом продувшегося в пух и прах игрока, отмаявшегося переломить невезуху.

Старлей невольно сделал движение в его сторону, обернулся к Мазуру:

— Как понимать?

Мазур встал по стойке «смирно» и отрапортовал:

— Товарищ старший лейтенант, за время моего дежурства никаких происшествий не было! Дежурный по коридору капитан Микушевич!

Одним взглядом старлей оценил ситуацию окончательно — прислоненный к стене автомат, печального узника, уставную стойку Мазура. Спросил:

— Ну, и зачем?

— Терпеть ненавижу хамского обращения, — ответил Мазур.

Пусть понимает, как хочет. Не жаловаться же младшему по званию во всех подробностях…

Старлей стоял с каменным лицом. Мазуру он начинал нравиться — чувствовался профессионал, не тратящий времени на эмоции и рассусоливания. Он протянул руку, Мазур сговорчиво положил ему на ладонь большой ключ.

Прежде чем отпереть камеру, старлей подобрал автомат, вставил магазин, мимолетно установив наличие в оном патронов, повесил себе на плечо. Распахнул несмазанную дверь.

Часовой выплыл оттуда невесомой походкой сомнамбулы, даже не посмотрев на Мазура, вытянулся перед начальством. Старлей — положительно, Мазуру он нравился все больше — не стал размениваться на пошлые разносы. Окинув с головы до пят ледяным взглядом, сказал веско, словно высекал каждую буковку на камне:

— Шагом марш писать рапорт, Жуков. — И, не вытерпев, добавил печально: — Такую фамилию позоришь, жопа, хорошо хоть, ни с какого боку не родич… Марш!