Генерал его величества - Величко Андрей Феликсович

Народ сбросил оцепенение и ломанулся к дверям. Но наклонившийся к кровати высокий худой мужчина, кажется, лейб-медик императрицы, на наши вопли не прореагировал.

— А вас что, мне вручную выкидывать?! — возмутился я.

— Да хер с ним, потом пристрелишь, спешить надо! — крикнул Гоша.

Отшвырнув лейба, я сгреб императрицу вместе с одеялом и шагнул к стене. Или мне показалось, или портал открылся еще чуть труднее… Но открылся, и мы ввалились в гостиную коттеджа. Я только успел положить Мари на кушетку, мельком глянуть на нее (вроде жива), как вбежал доктор Дима с помощником. Я отошел к окну, чтобы не мешать специалистам…

По словам Димы, Мари отравили мышьяком. Я даже почувствовал некоторую обиду — все-таки царственная особа, а ее потчуют таким тривиальным ядом, чуть ли не дустом… Но, с другой стороны, теперь ее жизнь была вне опасности — она мирно лежала под капельницей, с промытым желудком и кишечником.

Доктор пробыл у нас до вечера и отбыл, только убедившись, что помирать пациентка не собирается. Уходя, он велел его звать, если что, и с уважением сказал, что у больной очень сильный организм.

Еще сутки мы с Гошей по очереди дежурили у постели больной. Забежавший ненадолго доктор сказал, что все нормально, капельница больше не нужна, кризис прошел.

На следующий день Мари уже полноценно пришла в себя и попыталась встать. Я говорю именно «попыталась», потому как с этим пришлось малость подождать — и отнюдь не из-за медицинских соображений. Просто на момент забрания ее из того мира на ней было находящееся в умеренном беспорядке нижнее белье, а в результате медицинских процедур и прочего этот беспорядок стал откровенно неумеренным. Но запаса дамской одежды соответствующего размера в коттедже не было. Имелись, правда, Машины тряпки… Вот только джинсы моей племянницы Мари достали бы поясом как раз до горла. Я поискал юбку и таки нашел — кожаную, практически подходящую по диаметру, и к ней соответствующую блузку, но мои старания оценены не были — Мари отказалась надевать «это» под предлогом крайней неприличности. И чего, спрашивается, тут неприличного, юбка была даже длиннее моих трусов… Но пришлось ехать в Сергиев Посад за бельем и одеждой. Несмотря на полное отсутствие опыта подобных покупок, я справился — Мари надела привезенные мной тряпки и встала.

Про то, что сейчас время в ее мире стоит, она была уже в курсе и поэтому никуда не торопилась, как должное приняв необходимость еще на пару дней остаться в моем коттедже.

— Я беспокоилась за Ники, — пояснила она, — но раз мы вернемся в тот же момент, можно не спешить…

— А чего за него беспокоиться? — поинтересовался я.

— Но ведь и его тоже… — растерянно пояснила императрица

— Что? — не понял Гоша. А я уже начинал подозревать, что понимаю…

— Так тебя траванули не в тихой домашней обстановке, а на каком-то сборище? — уточнил я.

Мари возмущенно глянула на меня (Джордж, мы же не одни! — читалось в ее глазах), но ответила:

— Я пригласила на завтрак графа Ламсдорфа, чтобы обсудить с ним письмо моей сестре. Но тут без приглашения приехал Ники, еще до графа… Завтракали мы втроем. Вдруг Ламсдорфу стало нехорошо, он извинился, секретарь помог ему выйти. А потом плохо стало мне…

— Разберемся, — пообещал я, — кому там стало хорошо, а кому не очень… Но это значит, что если инициатором покушения был не Николай (Мари снова одарила меня взглядом), то по возвращении мы застанем его в очень расстроенном здоровье. То есть еще и на него портал придется тратить, когда вообще неизвестно, сколько их осталось!

— А что, ты предлагаешь не делать ничего? — нахмурился Гоша.

— Наоборот, много чего, и исключительно в комплексе. С собой мы возьмем антидот, первый укол я ему и сам сделаю. Потом перетащим сюда на растерзание медицине. Как очухается — сразу бумагу ему под нос, пусть отречение подписывает по состоянию здоровья. Подпишет — вернем семье здоровым, разве только с соблюдением некоторых мер предосторожности. Прошу присутствующих утвердить этот план.

— А что за меры? — поинтересовался цесаревич.

— Например, торпедировать его лошадиной дозой. Вернется и огласит отречение — предупредим, что полгода ему вообще нельзя ни капли, да и потом придется употреблять с осторожностью. Не огласит — предупреждать не будем… Я серьезно, так что ставим вопрос на голосование. В комнате повисло тяжелое молчание. Наконец его нарушила Мари: