Андреевское братство - Звягинцев Василий

А потом словно очнулась, сообразила, что происходит и что в таком положении следует делать.

Я часто слышал, что ни одна настоящая женщина не похожа на другую, и с каждой постигаешь нечто совершенно новое и неизведанное. Я-то сам не мог похвастаться богатым опытом, последние несколько лет общался только с Аллой, а еще раньше мои случайные подружки оказывались, как на подбор, очень вялыми и флегматичными. Похоже, что и в постель они ложились только из вежливости или потому, что в их кругах было принято время от времени отдаваться мужчинам.

Но женщина из прошлого оказалась более чем темпераментной.

Обвив меня руками и ногами с такой яростью, словно собралась немедленно переломать мне кости, Людмила дергалась и билась, словно в эпилептическом припадке, стонала, вскрикивала и рычала. Не скрою, это буйство низменных инстинктов возбуждало и затягивало. А вдобавок молодая, образованная, изысканно воспитанная женщина, переводя дыхание, бессвязно и грубо материлась, подстегивая меня и комментируя происходящее словами, которые вокзальные извозчики произносили, понижая голос.

С подобным проявлением страстей я встретился впервые. Впрочем, возможно, у здешних женщин это принято. Как знак эмансипации и равенства в борьбе полов.

Благо, стены пансионата сложены в четыре кирпича, а толстые двери еще и занавешены бархатными портьерами. А то, боюсь, на шум сбежались бы обслуга и жильцы. Если, конечно, подобные эксцессы здесь не являются привычной прозой жизни.

После потрясающего, как в вагнеровских операх, финала Людмила отвалилась к стене, нескоро отдышалась, скомкав простыню, вытерла лицо, грудь и плечи.

– Дай мне папиросу…

Я нашарил на столе коробку, едва сумел зажечь огонь дрожащими руками.

– Ты доволен? – наконец спросила она нормальным, даже тихим голосом.

– Угу…

– Я тоже… Молодец, умеешь, давно такого не переживала. У меня ведь, честно сказать, с весны ни с кем ни разу не было… Разговелась. – Теперь она ничем не походила на воспитанную тихую скромняшку из кафе. Пожившая, давно забывшая о предрассудках женщина, как говорится – с непростой судьбой. Клеопатра с пистолетом за подвязкой. С таким темпераментом – и полгода поститься. Нельзя не посочувствовать. Лукулл, испытывающий муки Тантала.

– Бросить бы все да закатиться с тобой на уютную дачку на недельку. Вот бы побаловались досыта на теплой печке… – голос ее звучал мечтательно. – А для чего ты в эти вот дела ввязался? Тебе не подходит… – спросила вдруг Людмила как-то по-другому.

– Так жить-то надо. Полгода руль крутить между вокзалами или за один вечер срубить в два раза больше. Да и тебя вот, видишь, встретил… С делами разберемся, гонорар получим, может, и вправду душу отведем? Я таких девушек сроду не встречал…

Не отвечая на мое предложение и будто забыв свои прежние слова, она протянула мне сгоревший до мундштука окурок.

– Брось в форточку. Еще будем?

– Курить?

– Нет…

– А ты хочешь?

– Хочу. Но спать еще больше. Давай утром продолжим…

Мне на первый раз тоже было достаточно, да и завтра день легким быть не обещал. За нашими играми я не обратил внимания, что в городе начали постреливать. Не слишком часто и где-то ближе к окраинам, но хлопали время от времени приглушенные расстоянием винтовочные выстрелы.

Людмила отвернулась лицом к стене и очень быстро задышала так, как дышат по-настоящему спящие люди.

Я спать (в буквальном смысле этого слова) в одной постели с женщинами с юности не выносил. Поэтому, стараясь не задеть случайную любовницу, тихо поднялся, собрал с пола свое имущество, с подоконника прихватил пистолет и выскользнул в потайную, с этой стороны оклеенную обоями и лишенную ручки дверь.

В собственном помещении почувствовал себя гораздо свободнее.

Неплохо б кофейку выпить, да и рюмку коньяка, но от самовара добрейшей хозяйки я самонадеянно отказался, а тащиться по длинному коридору к общему титану не хотелось. Проще обойтись. Я открыл пошире форточку, погасил свет, закурил и попытался разобраться в обстановке. Все неожиданно и резко усложнилось. К тому, что начало происходить, я совершенно не готовился. И спрогнозировать день завтрашний не мог. Надежда лишь на то, что мне опять подскажут и помогут. Но как же вышло все-таки, что приключение, начавшееся два с лишним месяца назад на станции московского эмбуса, привело меня пока что в постель чужой и не внушающей доверия женщины, за окном комнаты которой – зловеще-мрачная карикатура на мой любимый город.

А ведь еще недавно воображалась мне совсем другая жизнь… Когда вот так же, глядя в темный потолок, я лежал в своей каютке на крейсере-разведчике «Рюрик» и предвкушал свидание с Землей и с Аллой.

Или когда на три недели позже проснулся среди ночи…

«…Итак, на чем же мы остановились?» – подумал я, вставая. В комнате было темно, только слабый свет луны, то и дело скрываемой рваными, летящими по черному небу облаками, позволял сориентироваться и найти окно. Мой совмещенный с общепланетным информационным полем интерком бездействовал уже три дня. Узнать ни московское, ни здешнее поясное время я не мог. Сам по себе ничтожный, этот факт вновь кольнул сердце запоздалой болью. А уж пора было и привыкнуть. Правда, хотя и испытал я в жизни многое, особенно за последний месяц, в такие ситуации мне, старому космическому и газетному волку, попадать еще не доводилось. Время все-таки в человеческом сознании занимает несколько особое место. С пространством любой протяженности и как угодно искривленным дело иметь психологически проще.

Я нащупал непривычно устроенную защелку балконной двери, вышел на прикрытую сверху крутыми скатами крыши небольшую лоджию. Поежился от порывов холодного океанского бриза. Здешний октябрь – это весна, примерно наш апрель, причем не слишком теплый. Шальные ветры набирают разгон прямо с края ледникового щита Антарктиды и, ничем не сдерживаемые, обрушиваются на скалистые берега Южного острова. В моей тонкой фланелевой пижаме долго так не постоишь. Но минут десять можно – чтобы слегка продрогнуть и потом вновь нырнуть под теплое одеяло, постараться, чтобы не вернулись вызывающие бессонницу мысли.

Внизу справа, в полусотне метров под обрывистым берегом, маслянисто переливалась и отражала лунный свет черная вода узкого фьорда. А впереди и сзади, и по левую руку смутно угадывались окружающие фьорд и небольшую, почти круглую площадку на берегу высокие иззубренные скалы. Мы вошли сюда вчера под вечер, и я едва успел бегло ознакомиться с топографией этого таинственного места. Последние двое суток перехода выдались нелегкими, Тасманово море сильно штормило, спать можно было лишь условно, урывками по часу-полтора, сменяя друг друга у штурвала «Призрака», да и психологическое мое состояние было не очень радужным. Андрей изъяснялся со мной какими-то недомолвками, тщательно избегая любой конкретности по поводу наших пространственно-временных координат. Надо сказать, что он при этом не забывал извиняться, несколько смущенно улыбаясь. Мол, ему самому не все до конца понятно, а делиться непроверенной информацией и внушать необоснованные надежды – не в его правилах. При этом он вел себя так, будто очень чего-то опасается.

Сразу после боя с катерами мы легли на курс чистый вест и шли им полным ходом не меньше шести часов, потом повернули строго на зюйд. Если принять за исходную позицию точку последней обсервации, мы сейчас должны были по пологой дуге огибать Австралию с севера. Глухой гул работающих на пределе турбин, стеклянно отсвечивающие вывалы воды из-под острого форштевня, кипящая кильватерная струя, бьющий в лицо холодный и соленый ветер сами по себе должны были бы радовать душу, но сейчас только усиливали тревогу.

Я спросил Андрея, надолго ли нам хватит топлива при такой скорости.

– На пару суток хватит. Да и зря тебя это волнует. Лишь бы выскочить, там и без солярки, под парусами дойдем, а нет – так и того не потребуется…

– Ты, кроме катеров, еще чего-то боишься? Чего?

– Совершенно чего угодно. Пикирующих бомбардировщиков «Штукас», подводных лодок, линейных крейсеров типа «Худ» и «Гнейзенау»… Раз тут такие дела пошли.

Ответ прозвучал не слишком внятно, но прояснять мои недоумения Новиков не стал.

Он часто, стоило лишь на минуту приоткрыться небу, брал обсервацию, ловко орудуя массивным секстаном и сверяясь с не менее древним механическим хронометром. После чего долго рылся в толстом своде астрономических таблиц. Настоящий каменный век навигации. Оптимизма это в меня не вселяло. Все остальное время Андрей проводил в рубке, нацепив на голову массивные обрезиненные наушники и вращая верньеры тоже весьма старомодной радиостанции. Вообще складывалось впечатление, что яхта «Призрак» на самом деле была построена и оснащена где-то в первой половине прошлого века, а потом лишь регулярно проходила планово-предупредительные ремонты, в ходе которых на ней добавлялось современное оборудование, но и старое отнюдь не демонтировалось. Для антуража или… На такой вот случай.