Механизм пространства - Валентинов Андрей

Он не успел рассмотреть поезд, как тот обернулся примитивной тележкой. Она ползла, везя пассажира, мучающегося в жуткой тесноте – все остальное место в тележке занимала батарея. Самобеглый экипажик чертовски напоминал tramway – рельсовую конку, запущенную, если верить газетам, весной в Нью-Йорке, по примеру более прогрессивного Балтимора. Только конку тащила лошадь, а здесь обходились электрическим конфликтом.

Неподалеку стоял профессор Якоби, кусая губы.

– Гальванические приборы повергают меня в отчаяние! – доверительно сказал он, обращаясь к кому-то, может быть, даже к Огюсту. – Неужели это тупик?

И пейзаж снова изменился.

Шевалье летел над огромным кладбищем. Стелы, обелиски; оградки, выкрашенные бронзой. Газон, рассеченный серыми рядами плит с датами жизни. Склепы, холмики рыхлого грунта; случайные могилы на обочине дорог. Стены крематориев, где в нишах стояли урны с прахом. Воинство мраморных ангелов; столбики с военными касками, лихо сдвинутыми набекрень.

Погосты, цвинтари, частные захоронения…

В небе, выше Огюста, плыли ромбы-накопители. Много, очень много; соприкасаясь острыми углами, ромбы превращали небо в черно-белый костюм Арлекина, злого шутника. В их тьме вспыхивали редкие молнии, словно кто-то электрическими ножами вспарывал ромбам брюхо.

Внизу шевелилась твердь.

Земля отдавала мертвецов. Повсюду вставали костяки, облекаясь плотью. Прах взлетал над урнами, собираясь в человекообразные облака. Мертвецы строились, делились на отряды и, не говоря ни слова, маршировали за грань горизонта.

Каждый отряд с высоты был похож на рельсовый tramway, следующий по четко определенному маршруту. Шаг влево или вправо, пожалуй, здесь засчитывался как попытка побега.

«Тогда отдало море мертвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мертвых, которые были в них; и судим был каждый по делам своим, – бормотали ромбы, клокоча еле слышным смехом. – И кто не был записан в книге жизни, тот был брошен в озеро огненное. Природному размножению в христианстве соответствует всеобщее воскрешение, то есть воспроизведение прежде живших поколений…»

– Что это? – закричал Огюст, не слыша себя.

«Только кабинетная ученость могла превратить искупление от смерти, воскресение, в метафору, в какое-то духовное воскресение. Гораздо проще понять, что слово о воскрешении вышло, как указ об освобождении, например, крестьян 19 февраля 1861 года. Но как этот указ и теперь не вполне еще приведен в исполнение, и теперь еще не все расчеты крестьян с помещиками окончены, так и указ о воскрешении не приведен еще в исполнение…»

– Что это?!

– Воскрешение Отцов, – издалека ответил Оракул.

– Но ведь это конец света!

– Да. Мы никогда не скрывали, что у нас – далеко идущие планы. Благодарим за сотрудничество… благодарим за сотрудничество… благо…

В одном из ромбов появилось лицо. Старец пальцами расчесывал бороду – густую, раздвоенную на конце. Хмурился могучий лоб; за ушами неопрятно торчали остатки седых волос. Глазки, утонув в раковине век, припухших, как от болезни, смотрели на молодого человека без всякого сострадания.

– Сновидения, – мрачно сказал старец, – должно причислить отчасти к болезненным явлениям, отчасти к праздной жизни. К тому же бесплодному растрачиванию сил, как и в сновидениях, нужно причислить употребление опиума, гашиша и вина.

Он вперил взгляд в Огюста, словно ожидая возражений.

– Жизнь бодрственная должна взять перевес над сонною, как жизнь деятельная над созерцательною. Созерцания, видения, мысли должны заменяться проектами – или, точнее сказать, участием во Всеобщем проекте.

Огюст хотел сказать, что менее всего желает участвовать во Всеобщем проекте. Что сперва, по большому счету, хорошо бы спросить – согласен ли человек, венец творения, чтобы его мысли заменялись проектами.

Но мир рассыпался на ромбы, и все исчезло.

* * *

В Ницце нет снега.

Двести пятьдесят солнечных дней в году. В жару – прохладный бриз с моря. Горы Эстерель на западе, гряда Меркантур на северо-западе – защитники города от вихрей. Дважды, утверждают местные жители, природа сходила с ума, и ранним утром в феврале с неба падали какие-то сомнительные хлопья – чтобы днем растаять, не оставив и следа.

Но август? – вино, и солнце, и улыбки красавиц.

Сардиния – рай на земле.

Великий Ветер, Отец всех ветров, легче пушинки упав вниз, из своих заоблачных высот, взъерошил морю пенную шевелюру. Заполоскались вымпелы на мачтах кораблей, кроны деревьев на берегу пошли рябью, подражая водной глади. Хлопнули тенты кафе на террасах Английской набережной. Вспорхнули голуби с крыш церквей. Дыхание вечности пронеслось над спящей, гуляющей, флиртующей, беззаботной Ниццей, и люди были единственными, кто ничего не заметил.